Крупин Владимир - Великорецкая купель

но исчезли деревни твоя и моя.

"Токарев Иван, твой черед,

иди вперед,

на гору взбирайся,

где твой дом – разбирайся".

"Братцы, и у меня один тополь стоит,

только листвой шелестит".

И опять земляки шагали,

шаг за шагом километры мелькали.

"А здесь стоял небольшой хуторок,

звали его Помелок,

но нет его, кругом тишина,

только качаются береза да сосна".

"С речкой Сырчинкой надо прощаться,

в Пантюхино будем добираться".

Лес перешли, полем шагали,

по дороге обо всем рассуждали:

как пахали, сеяли, косили,

друг ко другу на престольные ходили.

"А ну, братцы, ура, деревня моя,

избы стоят,

три огонечка горят".

Пантюхин вперед пошагал,

избы своей не узнал,

в окно постучал:

"Здравствуй, хозяйка, я Пантюхин Иван,

что ж, не узнала?"

«Нет в деревне у нас мужиков», – она отвечала

и побыстрей дверь на засов запирала,

а сама к окну пошагала,

вслед смотрела, солдат провожала.

«Земляки, в километре деревня Огарыши должна стоять».

Но нет ее, не видать.

"А где же наши любимые женушки,

наши детишки, наши внучата,

милые красивые наши девчата,

когда нас на войну провожали,

любить и ждать обещали.

За тысячи верст мы к вам пришли,

но никого не нашли.

А помните, братцы, как друг друга мы хоронили,

слезы лили, как же нас они позабыли?

Ах, родные, вы же в наших сердцах, дорогие!

И никто никогда не узнает о нас,

где мы жили, где наши деревни стояли.

За что же тогда мы воевали

и смерть в чужой земле принимали?

А ну, братцы, в строй становись,

любимой вятской земле поклонись!

Мужайтесь, солдаты, в часть доберемся,

во всем разберемся!"

Низко головы солдаты склонили,

на небо молча они уходили...

Николай Иванович отложил листочки и услышал, как Катя теперь уже громко всхлипнула и высморкалась.

– Я бабам читала, ревмя ревут, – сказала она не без авторской гордости. И объяснила: – Это я все исходила, все тропиночки, вот уж горе так горе. Стою под конец у бывшей своей деревни, а туман, такой ли белый туман, и вот носится, кругами ходит над деревней огромная стая голубей белых. Я так и думала – голуби, перекрестилась, вот, думаю, в воспоминание душ загубленных летают, а ближе-то подлетели, я и села, и ахнула: вороны, сплошь вороны. А сквозь белый туман и они белыми казались. Так нам, Иваныч, вместо голубочков вороны над нами летают. Так я пеньком и сидела, и сколь просидела – не знаю, там и начала шептать вот это, будто от имени солдат. Потом записала. Ак дочитал, не отбросил?

– Дочитал, Катя.

Как ни возражал Николай Иванович, Катя постелила ему в комнате, сама долго гремела на кухне. Мало того, кроме лампады Катя затеплила перед угольником большую свечу. «Ради дорогого гостя. И не вздумай экономить!» Так и засыпал Николай Иванович под Катины молитвы и глядя на мерцание желтого огонька свечи и голубенького – лампады. По потолку, как зарницы по небу, продрагивали светлые пятна, отраженные от начищенных окладов.

И утром Катя Липатникова не отстала от Николая Ивановича.

– Я тебе одному не доверю пойти к этим прохиндеям. – Это она говорила о мастерских по производству надмогильных памятников. – Банные обдерихи, да как они геенны не боятся?

Николай Иванович даже пожалел, что рассказал ей еще об одном своем заделье в городе – заказать памятник брату. И верно пожалел – Катя все не все, а половину дела испортила. Во-первых, было дорого. Но это-то как раз от мастеров не зависело: дороги гранит и мрамор. «Конечно, – стала шуметь Катя, – сколь кладбищ разворотили, нажились, нехристи!» «Кто, мы воровали?» – спросили мастера. Во-вторых, памятников с крестами и в виде крестов мастерская не делала. Они показали образцы. «Руки отсохли сделать крест?» – вопросила Катя. «Не отсохли, а не имеем права». «Покажите бумагу!» – потребовала Катя. Показали. «Черным по белому, читайте, мамаша!» – «Сам читай, помоложе глаза, чать!» – «Пожалуйста: „...производить согласно образцов и описаний“. Вот, мамаша, образцы, вам показывали». – «Вы же не только неверующих хороните». – «Хорошо, вам признаемся по секрету: когда делаем из мраморной крошки с цементом, то многие заказчики просят внутрь заливать кресты. Иначе не позволяют».

Катя плюнула, обтопала свои ноги в больших парусиновых туфлях, еще довоенного образца, и повлекла к выходу Николая Ивановича.

Но Николай Иванович все-таки оформил заказ.

До самого вокзала, до самой электрички проводила Николая Ивановича Катя Липатникова. Билет не дала купить, сама купила. А на прощание сунула в руки сверточек. «Развернешь по дороге». И уже совсем было повернулась, как, не утерпев, спросила: