Горшков Александр - Надежда и Вера

– Потому что я их родной отец, и мне виднее, что им полезно, а что нет.

– Почему же ты ропщешь на Бога? Ведь мы – Его дети, и Ему виднее, что нам полезно, а что вредно. Думаю, тебе бы не очень понравилось, если бы родные дети стали требовать у тебя отчета за все действия и решения: почему, дескать, так, а не эдак.

Павел Степанович ни чего не ответил.

– Скажи, Паша, ты бы разрешил своим дочерям сделать что-то, если заранее знал, что это для них опасно или просто вредно? Небось, надавал бы хорошенько по рукам?

– Конечно, надавал. И не только по рукам. Что за глупые вопросы?

– Не глупые. Я хочу, чтобы ты поверил Богу, Который лучше знает, что для нас полезно, что вредно, а что вообще недопустимо. Если сказано, что ни одна волосинка не упадет с нашей головы без воли Божьей, то как можно сомневаться в том, что Господь оставил нас, бросил в беде? Ведь если ты не бросил в беде нашу Верочку, не отвернулся от нее, почему думаешь, что мы брошены Богом?

– Люба, я уже не способен ни к чему: ни думать, ни говорить, ни сражаться, – Смагин в совершенном отчаянии снова обхватил свою голову. – Репортеры, черви, милиция, пресс-конференции… Скорее бы все это кончилось, все эти мучения…

Любовь Петровна, напротив, улыбнулась.

– Кончатся, кончатся. Не сомневайся. Чем роптать, лучше помолись к Богу очень простыми словами: «Да будет воля Твоя, Господи!». Пусть будет воля Божия. Господь сделает все так, как мы и представить себе не можем…

– Куда же еще лучше? – отмахнулся Смагин. – Уж так все «прекрасно», что прекраснее и представить нельзя.

– А не нужно ничего представлять. Ты просто вручи себя в руки милосердия Божьего и скажи: «Да будет воля Твоя, Господи». И все управится, а сам ты будешь как свежеиспеченный хлебушек из печки.

– Кто? – изумился Смагин. – Хлебушек? Я и так как хлебушек – покрошенный, покромсанный, порезанный…

– Нет, дорогой мой Пашенька, ты будешь как тот хлебушек, что вынут из печи: румяный, свежий, пропеченный. Господь хочет выжечь из тебя все твои сомнения, ропот, укрепить в вере. Поэтому ты и похож на хлеб, посаженный в печь. Не хлеб даже, а сырое тесто. Ведь мудрая хозяйка не вынет его из печи, пока не удостоверится, что оно стало испеченным хлебом. Так и тебя, Веру, всех нас Господь посадил в Свою печь, чтобы каждый прочно укрепился в вере в Него. А ты думал, что перекрестился на образ – и все? И сразу исполнилось, как по щучьему велению? А сам ты готов принять то, о чем просишь? Или возомнишь себя богом? Не спеши, родной, Господь все устроит самым лучшим образом. Я верю и Господу, и в то, что Верочка наша действительно не виновна в этой страшной аварии. Она виновна в другом: что отступила от Бога, от своей совести, от нас… Но Бог преподнес ей хороший урок из которого она, думаю, многому научится.

– Да, мама, – прошептала Вера, – я многое поняла… И хочу поехать в монастырь…

– Как? Тоже в монастырь? – Смагин подскочил с места.

– Нет, папа, – поспешила успокоить его Вера, – не насовсем. Просто хочу повидаться с Надей. Я чувствую, что нужно побывать там. Не знаю, зачем, но нужно… Моя подписка о невыезде заканчивается. Не хочу, чтобы меня доставили в милицию снова в наручниках. Хватит этих издевательств, сил уже никаких нет терпеть. Скорее бы конец. Будь что будет. Я не виновата…

– Пусть поедет, – поддержала Любовь Петровна.

– Тем более что скоро ее ожидает другой «монастырь», за колючей проволокой, – махнул устало Павел Степанович. – Годиков, эдак, на пять. Если народный суд не впаяет больше.

– Думаю, дело до суда не дойдет, – Выкван сохранял спокойствие и выдержку. – Я тоже уверен в непричастности Веры к аварии. Но чтобы доказать это, связать воедино все факты, которые у нас уже есть, не хватает какого-то одного звена. Как только оно появится – а оно появится обязательно – все то, что задумали против нас, развернется против тех, кто это задумал. Не хватает лишь маленького звена. Маленького чуда.

– Идите вы со своими чудесами знаете куда? – Смагин поднялся и надел пиджак. – В монастырь! Все чудеса – там. А у меня – сплошные земные дела и заботы. Не до чудес.

13.

Вера приехала в монастырь под вечер, когда служба давно закончилась, монахини и послушницы поужинали и разошлись по своим кельям, чтобы там совершать молитвенное келейное правило. Готовилась к молитве и Надежда. Она была несказанно удивлена и обрадована, увидев в дверях родную сестру. Обняв, она пригласила ее в свое скромное жилище.