Санин Евгений - Око за око

Фемистокл повернулся к морю и долго смотрел на его бескрайнее синее пространство, такое же загадочное и таинственное, как и опускавшиеся над островом сумерки.

3. Фемистокл

Через полчаса они тронулись в путь к Мессане.

— Эти трое были совсем не похожи на обезумевших от жадности и жестокости сицилийских господ! — ведя коня в поводу, рассказывал идущему рядом Клеобулу Фемистокл. Прот, помещенный по приказу сострадательного грека в роскошную повозку, внимательно вслушивался в долетавшие до него слова: — Они обращались со своими рабами, как... с людьми. Жалели их, перевязывали раны!

— Разве такое возможно? — усомнился Клеобул. — В Риме меня дважды пытали, трижды сажали в глубокую яму, такую узкую, что я не мог в ней даже присесть. Держали там сутками! А сколько раз били — этому, наверное, нет числа. И никто никогда даже словом не пожалел меня!

Фемистокл громко вздохнул:

— В Сицилии господа применяли к нам и не такие пытки. Собственно, вся наша жизнь здесь была сплошной пыткой. Мы ходили совершенно голые даже зимой, голодные — даже в дни сбора урожая. Они экономили на нас во всем: не давали ни еды, ни одежды. Заставляли отбирать это на дорогах у путешественников или своих же соседей! А те, как правило, не пускались в дорогу по острову без надежной охраны. Сколько моих друзей полегло из-за корки хлеба или лоскута хитона под копьями и мечами... Но еще хуже было тем, кто просил еду или одежду! Их избивали и заживо сгнаивали в подвалах... Единственные рабы, что сытно и привольно жили тут — это бывшие пастухи, нынешняя личная охрана Евна. Они все время проводили в горах, вдоволь ели мяса, отгоняли от стад зверей, и, в конце концов, сами превратились в хищников. Одетые в шкуры, вооруженные дубинками, они без разбору грабили богатых и рабов, отбирая у нас последние крохи...

— Как же ты выжил в таком кошмаре?

— Не знаю... То, что они делали здесь со мной, в Риме тебе не снилось даже в самых страшных снах. Первым делом выжгли на щеке вот эту сову, как бы в насмешку, что я из Афин. Потом за малейшие проступки втыкали в меня раскаленные прутья, вешали на крючья за ребра, словом, совсем как у Аристофана, помнишь:

«Души, дави, на дыбу вздерни, жги, дери,

Крути суставы, можешь в ноздри уксус лить,

Класть кирпичи на брюхо. Можешь все!

Прошу лишь об одном: не бей его былинкою!», — со злобой процитировал Фемистокл и грустно улыбнулся: — Вряд ли бы я выжил после всего этого, если бы не поданная доброй рукой кружка воды и ломоть хлеба... если бы та же рука украдкой от свирепого отца не перевязывала мне раны, обливая их своими слезами...

— К тебе, наверное, спускались сами боги? Только они могут помочь рабу облегчить страдания! — воскликнул Клеобул.

— Нет, — возразил Фемистокл. — Это был человек, хотя кое в чем ты прав, потому что этот человек стал для меня богом, и даже больше, чем богом!

— Я, кажется, догадываюсь... Это была та самая девушка, которая уплыла на паруснике?

— Ты видел ее?!

Прот осторожно выглянул из повозки и увидел, как Фемистокл порывисто ухватил Клеобула за локоть.

— Да... — помолчав, отозвался Клеобул, осторожно высвобождая руку. — Но как человек, побывавший рабом в Риме, прости, не могу одобрить твой выбор!

— Понимаю — полюбить римлянку! — с отчаяньем воскликнул Фемистокл, бросая взгляд на ехавших в отдалении всадников.

Прот нырнул в повозку и уже оттуда услышал голос грека:

— Если Евн узнает об этом, мне не избежать новых пыток и казни! Из-за этого я даже не смог попрощаться с ней по-человечески, чего не прощу себе до последнего своего часа.

— С римлянкой — по-человечески?!

— Клеобул, я понимаю тебя! Но пойми и ты: Домиция не была римлянкой в настоящем, страшном смысле этого слова! Да — ее отец Домиций Ребил и мать были истинными патрициями. Собственная честь и честь римского государства были для них превыше всего, даже жизни. Но остальные народы и племена для них как бессловесный скот, одним словом — варвары! И скажу тебе больше, я заслужил свою свободу тем, что положил перед Евном руку именно этого Домиция Ребила! Но его дочь... Она была совсем не такой, она сама боялась и ненавидела своего отца! Два года я был рабом у них в доме. И лишь после того, как стало известно, что Домиция и я... Что мы...

— Можешь не продолжать! — остановил Фемистокла Клеобул. — Поверь, я очень хочу понять тебя и принять близко к сердцу твое чувство. Но прости — в моей голове не укладывается, что римляне могут быть человечными!