Па Марго - Марго Па

– Тогда разворачивайся, как я. Будем вспоминать, чем мы еще обязаны Хранителю. Наверно то, что мы вышли к реке, знак свыше.

Они опустили ноги в воду, как не раз делали в детстве, ступни ног моментально стали угольно–черными.

– Да, темное у нас прошлое, – усмехнулся Гоша.

– Странно, но самое сильное чувство вины испытываешь за то, чего не совершал, в чем не виноват вовсе. Моя подруга покончила с собой, выбросилась из окна. Она была похожа на мертвую птицу, когда ее тело с раскинутыми руками нашли на асфальте. Я могла бы поговорить с ней… Нет, тогда я бы все равно не смогла ничего изменить.

– Тогда не смогла, сейчас можешь. Попробуй вернуться.

Темная вода остановила свой бег. Они вспоминали историю о мертвой птице. Наверно, она есть у каждого из нас. Но порой мы не задумываемся о том, что птицы не оживают.

****

На столе дымился приготовленный завтрак. Гоша разламывал свежий хлеб и намазывал его маслом. Буба тянул нос к Викиной тарелке. Казалось, даже воздух на кухне стал вкусным, свежим и утренним. И мысли были вкусные. Вике вспомнились торопливые перекусы на ходу в Москве и вечная спешка. Она не чувствовала, что ест, набивая желудок на целый день, чтобы чувство голода не отвлекало. А теперь ей хотелось растянуть вкус утра как можно дольше, поглощать, насыщаться, ей казалось, что она голодала целую вечность.

Ворон замедлил полет и замер, планируя в воздухе. Резкий взмах его крыльев принес городу еще одно серое утро. Чем ближе он подлетал к земле, тем быстрее таял город в предрассветном тумане. Наконец, он нашел заветное окошко: резкий стук, звон стекла. Тишина. Вестник с того света.

– Бабушка говорит это вестник, опять что-то случится, – Вика обернулась на стук, и в голосе ее прозвучал страх.

– Ничего не случится. Птиц кормить нужно, тогда никакие приметы не сбудутся, – весело отозвался Гоша.

Он размял в руках горбушку хлеба и бросил вниз в приоткрытую форточку. Ворон схватил кусок, покрутился на подоконнике и, взмахнув крыльями, поднялся в воздух.

– Нет, – задумчиво произнесла Вика. – Это знак. Мне, пожалуй, стоит навестить кое-кого. Первый проступок – самый серьезный, его всегда прощают, а не следовало бы, скольких бед тогда не свершилось бы на Земле.

– Навестить ту, что предала впервые? – спросил Гоша.

Вика поразилась, насколько скоро он прочел ее мысли.

На маленьком городском кладбище они без труда отыскали могилу Викиной подруги детства. Самоубийц хоронят за стеной кладбища, но ее родители были настолько убиты горем, что вытребовали место хоть и у самой ограды, но все-таки вместе со всеми остальными душами, чтобы дочь в своей последней обители не оставалась одна.

Вика пришла навестить ее впервые.

– Я была слишком занята собой, чтобы помочь тебе или хотя бы выслушать. Прости! Я знаю теперь, почему все отводят глаза при слове «самоубийца». Вас никто ни в состоянии понять, вы – другие. Но мы и не пытаемся, живем лишь собой, на вас никогда не хватает времени. Нет времени – удобная отговорка, возможность отвернуться от любой беды. Я не хотела слушать, и ты отняла у меня возможность говорить. Я онемела, стихи ушли. Необходимая жертва, которая все же привела меня к тебе, пусть и слишком поздно. Но я пишу о нас, нашу с тобой историю, и верю в то, что если у меня получится, ты сможешь меня простить. Надеюсь, что и ты сейчас уже прощена, и обрела покой.

Легкий ветер, похожий на шепот, тронул ветки дерева над головой и осыпал свежим снегом их плечи. Словно умершие прощали живым все, что у них самих не сбылось. Вика положила на могильную плиту две гвоздики, и они с Гошей медленно пошли прочь по аллее. Вика знала теперь, что часы и календари теряют свой смысл, когда гаснет огарок свечи. И уже ничего нельзя зачеркнуть и переписать заново. И только смутное чувство вины становится твоей тенью, следуя за тобой повсюду, заставляя бежать ото всех, кто тебе верен, и кого ты боишься предать так же, как предала когда-то мертвую птицу.

– В моей жизни тоже была история о мертвой птице, – начал рассказывать Гоша. – В детстве я убил голубя. Больной, он лежал на земле со сломанными крыльями, мерзкими проплешинами, синей кожей. Он был противен мне. А те, кто стоял рядом, держали за рога блестящий красный велосипед, на котором меня обещали покатать по двору. Жар–птицу. Мечту.

«Слабак!» – частенько кричали они мне вслед, толкали, пихали и били – порой довольно сильно. Мне не было больно, только стыдно за то, что я – не такой, как они. Настолько стыдно, что не хотелось лишний раз выходить во двор и попадаться им на глаза. Закрыть окно и не слышать пощечин. Слово тоже может стать пощечиной.