Марина Цветаева: После России

Въ надышанную сирость чайной

Картузъ засаленный бредетъ.

Послѣдняя труба окрайны

О праведности вопіетъ.

Труба! Труба! Лбовъ искаженныхъ

Послѣднѣе: еще мы тутъ!

Какая нá-смерть осужденность

Въ той жалобѣ послѣднихъ трубъ!

Какъ въ вашу бархатную сытость

Вгрызается ихъ жалкій вой!

Какая зáживо-зарытость

И выведенность на убой!

А Богъ? — По самый лобъ закуренъ,

Не вступится! Напрасно ждемъ!

24

Надъ койками больницъ и тюремъ

Онъ гвоздиками пригвожденъ.

Истерзанность! Живое мясо!

И было такъ и будетъ — до

Скончанія.

— Всѣмъ пѣснямъ насыпь,

И всѣхъ отчаянiй гнѣздо:

Заводъ! Заводъ! Ибо зовется

Заводомъ этотъ черный взлетъ.

Къ отчаянью трубы заводской

Прислушайтесь — ибо зоветъ

Заводъ. И никакой посредникъ

Ужъ не послужитъ вамъ тогда,

Когда надъ городомъ послѣднимъ

Взреветъ послѣдняя труба.

23го сентября 1922 г.

2.

Книгу вѣчности на людскихъ устахъ

Не вотще листавъ —

У послѣдней, послѣдней изъ всѣхъ заставъ,

Гдѣ начало травъ

И начало правды... На камень сѣвъ,

Птичьимъ стаямъ вслѣдъ...

Ту послѣднюю — дальнюю — дальше всѣхъ

Дальнихъ — дольше всѣхъ...

Далечайшую...

Говоритъ: приду!

И еще: въ гробу!

Труднодышащую — нашихъ дѣлъ судью

И рабу — трубу.

Что надъ городомъ утвержденныхъ звѣрствъ

Прокаженныхъ дѣтствъ,

Въ дымномъ оловѣ — какъ позорный шестъ

Поднята, какъ перстъ.

Голосъ шахтъ и подваловъ,

— Лбовъ на чахломъ стеблѣ! —

Голосъ сирыхъ и малыхъ,

Злыхъ — и правыхъ во злѣ:

Всѣхъ прокопченныхъ, коихъ

Чертъ за корку купилъ!

25

Голосъ стоекъ и коекъ,

Рычаговъ и стропилъ.

Кому — нѣту отбросовъ!

Самъ — послѣдній ошмётъ!

Голосъ всѣхъ безголосыхъ

Подъ бичомъ твоимъ, — Тотъ!

Погребовъ твоихъ щебетъ,

Гдѣ растутъ безъ луча.

Кому нѣту отребьевъ:

Самъ — съ чужого плеча!

Шевельнуться не смѣетъ.

Родился — и лежи!

Голосъ маленькихъ швеекъ

Въ проливные дожди.

Черныхъ прачешенъ кашель,

Вшивой ревности зудъ.

Крикъ, что кровью окрашенъ:

Тамъ, гдѣ любятъ и бьютъ...

Голосъ, бьющійся въ прахѣ

Лбомъ — о кротость Твою,

(Гордецовъ безъ рубахи

Голосъ — свой узнаю!)

Еженощная ода

Красотѣ твоей, твердь!

Всѣхъ — кто съ чернаго хода

Въ жизнь, и шепотомъ въ смерть.

У послѣдней, послѣдней изъ всѣхъ заставъ,

Тамъ, гдѣ каждый правъ —

Ибо всѣ безправны — на камень вставъ,

Въ плескѣ первыхъ травъ...

И навстрѣчу, съ безвѣстной

Башни — въ каторжный вой:

Голосъ правды небесной

Противъ правды земной.

26го сентября 1922 г.

Это пеплы сокровищъ:

Утратъ, обидъ.

Это пеплы, предъ коими

Въ прахъ — гранитъ.

26

Голубь голый и свѣтлый,

Не живущій четой.

Соломоновы пеплы

Надъ великой тщетой.

Беззакатнаго времени

Грозный мѣлъ.

Значитъ Богъ въ мои двери —

Разъ домъ сгорѣлъ!

Не удушенный въ хламѣ,

Снамъ и днямъ господинъ,

Какъ отвѣсное пламя

Духъ — изъ раннихъ сѣдинъ!

И не вы меня предали,

Годы, въ тылъ!

Эта сѣдость — побѣда

Безсмертныхъ силъ.

27го сентября 1922 г.

Спаси Господи, дымъ!

— Дымъ-то, Богъ съ нимъ! А главное — сырость!

Съ тѣмъ же страхомъ, съ какимъ

Переѣзжаютъ съ квартиры:

Съ той же лампою-вплоть, —

Лампой нищенствъ, студенчествъ, окраинъ.

Хоть бы деревце хоть

Для дѣтей! — И каковъ-то хозяинъ?

И не слишкомъ ли строгъ

Тотъ, въ монистахъ, въ монетахъ, въ туманахъ, Непреклонный какъ рокъ

Передъ судорогою кармановъ.

И каковъ-то сосѣдъ?

Хорошо бъ холостой, да потише!

Тоже сладости нѣтъ

Въ томъ-то въ старомъ — да нами надышанъ

Домъ, пропитанъ насквозь!

Нашей затхлости запахъ! Какъ съ ватой

Въ ухѣ — спѣлось, сжилось!

Не чужими: своими захватанъ!

Старъ-то старъ, сгнилъ-то сгнилъ,

А все милъ... А ужъ тутъ: номера вѣдь!

27

Какъ рождаются въ міръ

Я не знаю: но такъ умираютъ.

30го сентября 1922 г.

ХВАЛА БОГАТЫМЪ

И засимъ, упредивъ заранѣ,

Что межъ мной и тобою — мили!

Что себя причисляю къ рвани,

Что честнó мое мѣсто въ мірѣ:

Подъ колесами всѣхъ излишествъ:

Столъ уродовъ, калѣкъ, горбатыхъ...

И засимъ, съ колокольной крыши

Объявляю: люблю богатыхъ!

За ихъ корень, гнилой и шаткій,

Съ колыбели растящій рану,

За растерянную повадку

Изъ кармана и вновь къ карману.

За тишайшую просьбу устъ ихъ,

Исполняемую какъ окрикъ.

И за то, что ихъ въ рай не впустятъ,