Веркин Эдуард - Облачный полк

– Не.

– Я пробовал. Нам пять банок присылали, для разведгрупп. Ее только летчикам полярной авиации выдают и подводникам. Это молоко такое, густое, как мед. И с сахаром. Я полбанки съел, представляешь?! Очень вкусное. В повышенном пайке три банки будут. И сухое мороженое еще, его можно с молоком разводить…

Я начал клацать зубами. И от голода, и от холода, и от того и другого вместе. Сгущенка, однако.

– Ладно, – сказал Саныч, уже недолго. Скоро согреемся как следует…

Саныч хрустнул пальцами.

– Сегодня что-то мало поездов… Обычно часто шастают, точно что-то намечается. Слышишь-ка? Катят. Слышишь?

Я не слышал.

– Уши потри.

– Зачем?

– Станешь лучше слышать. И перед боем полезно…

То ли правда, то ли врет, я не знал, но на всякий случай потер. И действительно услышал – цык-цык-цык, несерьезно, не думал, что танки так звучат.

– Дрезина, – пояснил Саныч. – Значит, наш эшелон, важный. Тише сиди, зубами не щелкай.

Я сунул в зубы варежку – чтобы не клацали.

Цыкающий звук усилился, и через минуту мы увидели дрезину.

– Опять проверяют, – пояснил Саныч. – Перед каждым важным эшелоном особая дрезина. Если увидят следы вдоль дороги, то в лес выходят. А один все время с ракетницей, чуть что не то, сразу в небо пуляет, а на эшелоне следят за этим. Под Новгородом вообще вдоль дорог лес выжигали, чтобы не подобрался никто…

Дрезина тарахтела мимо. Три немца, похожие на мышей. Одна управляла, две остальных по сторонам смотрели. Медленно ехали, внимательно, наверное, минуты две мимо нас волоклись.

– Ну, все, – сказал Саныч, – сейчас начнется. Смотри, чтобы эти назад не покатились, если решат вернуться, нам их надо убрать.

Но дрезина не вернулась. Цокающий звук удалился, и стих, и тут же из под елок показался Щенников со своей командой. На плече Щенникова болтался хомут бикфордова шнура, в руках деревянный ящик, мина. У остальных тоже мины, ломики и короткие саперные лопатки, действовали все быстро и слажено. Мины закладывали вдоль насыпи и управились, наверное, меньше, чем за полминуты. Отступали след в след, Щенников последним, аккуратно закрывал следы лопаткой, маскировал бикфордов шнур, все это он проделывал с ловкостью и аккуратностью опытного часовщика, я позавидовал, все-таки Щенников молодец, хорошо работает. Наверное, и часы хорошо починял.

Все.

Щенников скрылся, теперь ждать.

Ждать.

Во рту вдруг показался кислый железный привкус, как перед рвотой, я не удержался и опять сорвал хвоину, только уже целую ветку, откусил много, стал жевать. Хвоя оказалась горькой и совсем не сочной, видимо, из-за зимы, хвойные соки спрятались в корнях, в ожидании тепла.

– Ну, ты даешь… – усмехнулся Саныч. – Я Лыкову скажу, чтобы он тебя больше не кормил, ты можешь дровами просто-напросто питаться, молодец. А ты, кстати, знаешь, что однажды Ковалец вернулся в лагерь голышом? Нет? Отличная история, сейчас расскажу…

Саныч ткнулся лицом в снег, полежал лицом в белом, оторвался, стряхнул с носа сугроб, стал рассказывать:

– История удивительная. Ковалец однажды ходил в разведку, летом, в прошлом году, ну ты помнишь, какое лето было жаркое, волосы к голове прикипали… Он ведь как лось, нормально ходить не умеет, все бегает. Вот он все утро бегал по лесу, бегал, фашистов высматривал. А они ему не попались ни разу. Вот и вечер наступил, Ковалец выскочил к старице, потный, как двадцать комбайнеров. И искупаться решил. Разделся, одежду под пень спрятал, полез, лягушек распугивая. Раз нырнул – хорошо, два нырнул – хорошо, третий раз нырнул – немцы. Тоже приехали помыться, аж на грузовике. Сели, сидят, песни поют. Они, значит, помываются, а Ковалец в старице, под корягу спрятался, тиной обмазался, дышит в полноздри, чувствует уже, что вода не такая уж и теплая, мерзнет помаленьку. Слепни слетелись с осоки – у старицы водопой как раз, так они привыкли в полдень коров жрать, а коров не пригнали, Ковалец приперся. Ну, они на него и накинулись, давай в рожу кусать. А у Ковальца рожа – самое главное место. А тут и пиявки – как давай в ляхи жалить, и жалят, и жалят…

Лето, жара, Ковалец, погрязший в водоеме, голодные пиявки, собравшиеся со всей округи немножко перекусить, слепни.

Зима, стужа, мы, застрявшие в снегу, ждем эшелон.

– Вот он сидит, героически переносит страдания, а немцы уезжать и не думают. Положение тяжелое – сверху слепни поджирают, всю башку облепили, снизу пиявицы терзают, хоть топись. На берег с немцами выбраться нельзя, вот Ковалец и решил на другой. А одежда и оружие на немецком остались, под пнем. Вылез в кустах, отбежал метров на двести, пиявок раздавил, слепней разогнал, остался голый совсем. А задание надо выполнять – куда деваться? Ковалец позлился немного, почесался – и пошел. В грязи вывалялся, листьями облепился и вперед, наблюдать…