Александр Комзолов - Зов Прайма

Конечно, это все были пустые мечты. Кому могла понадобиться простая уличная гадалка и продавщица сонных амулетов? А даже если и понадобилась бы, то она ведь все равно не могла уйти, связанная неразрывными узами с бабушкой Джиа, этой сварливой и мерзкой старухой.

— Остановимся ли мы в этом городе? Остановимся ли мы? — показала свой треснувший сухой голос бабушка Джиа, словно услышав окликающие ее мысли.

Тяжелый костыль больно ударился в плечо, наверняка оставляя на нем громадный синяк. От неожиданности Сэйери вскрикнула и дернула поводья, заставляя задремавшую на ходу маленькую пегую лошадку удивленно заржать.

— Конечно, остановимся, бабушка Джиа, — быстро ответила девушка, опасаясь новых ударов.

На этот раз костыль ее пощадил и втянулся обратно в тень крытой повозки.

— Остановимся! Остановимся! — обрадовался сидевший на специально для него оборудованной ветке Онко.

Онко был попугаем. Самым большим из тех, которых Сэйери видела в жизни, с длинными красно-синими перьями, кривым клювом и удивительно умными глазами. А еще он умел говорить, что очень любил демонстрировать окружающим. Во время поездок он обычно спал на своей ветке около головы девушки или же горделиво расхаживал по крыше повозки, словно показывая всем, что именно он, а не эти глупые людишки внутри, является хозяином небогатого дилижанса. Летать попугай не любил, как будто считал, что раскрывать крылья — это слишком большой труд для такой важной персоны, как он, и предпочитал передвигаться пешком.

— Онко — умная птица! — доложил проснувшийся попугай, поворачивая голову набок и одним глазом наблюдая за девушкой.

Сколько времени впустую убила Сэйери, пытаясь научить его ругать себя, твердя ему «Онко глупый», «Онко уродливый», или даже «Онко — смрадная задница» (конечно, когда бабушка Джиа не слышала), но птица упорно игнорировала все ее усилия.

Городишко приближался, и Сэйери грустно вздохнула. Чертог покоя, к которому они ехали, ей заранее не нравился. Она всего лишь однажды проезжала по перекрестку, где от основного тракта отделялась небольшая колея на Чертог, и эта колея Сэйери тогда очень не понравилась. Дорога постепенно забиралась на гору, делалась узкой, совсем заброшенной и какой-то темной, безжизненной, удручающей. И из-за этого дурные сны посещали ее чаще обычного. В королевстве в последнее время ходили слухи, что в горном замке поселилась новая леди, и она перестраивает старые руины, но ехать туда все равно не хотелось.

В этом же маленьком селении из пяти домов по дороге в Чертог покоя они остановятся совсем ненадолго. Ровно настолько, чтобы дать отдохнуть их маленькой лошадке, купить хлеба в дорогу, да продать, если получится, несколько сонных амулетов или погадать на любимого какой-нибудь раздобревшей селянке, разменявшей недавно четвертый десяток. А через час они снова пустятся в путь. Дорога была их домом, фургончик заменял и мягкую постель, и крышу над головой во время дождя.

Бабушка Джиа стала сильно сдавать в последние годы, а кроме нее и самой Сэйери их попутчиком был лишь попугай Онко, и он ну никак не мог помочь с насущными проблемами — починить колесо телеги или вернуть ее на дорогу, когда она съедет с колеи, или нарубить дров для костра. И большинство из этих дел приходилось делать самой Сэйери, получая при этом постоянные побои от костыля стервозной бабки.

Если бы девушка могла, она давно бы покинула ее. Но жизнь, к сожалению, распорядилась иначе. Только бабушка Джиа знала, как защититься от Шааза, и ради этой защиты Сэйери готова была терпеть все, что угодно.

— Милая девушка... Мне, право, очень неловко просить...

Умоляющие глаза крестьянина исподлобья смотрели на Сэйери, пальцы мяли только недавно выглаженную женской рукой нарядную рубашку.

— Ну что, вы, не стесняйтесь, — улыбнулась ему девушка, — обещаю, никто не узнает о вашей просьбе.

Мужчина хотел, чтобы его подбодрили, желал, чтобы ему улыбнулись, и Сэйери с готовностью сделала это. У того, кто держит в руках кошелек, есть чувство преимущества над тем, кто хочет этот кошелек получить. Сэйери уже много раз видела это представление, и даже сама себя так вела. Иногда неосознанно, а порой специально чтобы потешить свое самолюбие, девушка разводила долгие разговоры о жизни с уличными торговцами на рынках Адорнии, и те не перебивая, слушали ее, кивали головами, сочувствовали, но при этом бросали робкие взгляды на кошель с монетами в ее руках.