Бодрийар - Симулякры и симуляция

Мы все заживо прошли через спектральный свет этнологии, или анти-этнологии, которая есть не что иное, как чистая форма триумфальной этнологии, под знаком умерших отличий, и воскрешения отличий. Было бы крайне наивно идти искать этнологию у Дикарей или где-нибудь в странах Третьего Мира – она здесь, повсюду, в метрополисах, среди Белых, в мире, который целиком взяли на учет, проанализировали, затем искусственно воскресили под видом реального , в мире симуляции, галлюцинации правды, шантажа реального, убийства любой символической формы и ее истеричной, исторической ретроспективы – убийства, за которое Дикари, положение обязывает, заплатили первыми, но которое уже давно распространилось на все западные общества.

Но одновременно этнология преподает нам свой единственный и последний урок, открывает нам тайну, которая ее убивает (и о которой Дикари знают лучше, чем она сама): месть умершего.

Заточение научного объекта равносильно заточению сумасшедших и мертвецов. И точно так же как целое общество безнадежно заражено этим зеркалом безумия, протянутым самому себе, так и науке остается только умереть, зараженной смертью объекта, являющегося обратной стороной ее собственного зеркала. Наука подчиняет себе объект лишь внешне, но именно он инвестирует ее на самом деле, согласно подсознательной реверсии, давая только мертвые и циркулярные ответы на мертвое и циркулярное вопрошание.

Ничто не изменится, если общество разобьет зеркало безумия (уничтожит приюты, даст свободу слова умалишенным, и т.д.), ни тогда, когда наука сделает вид, что разбивает зеркало своей объективности (уничтожает себя перед лицом собственного объекта, как у Кастанеды, и т.д.), и примиряется с «различиями». За формой заточения следует форма приспособления, бесчисленного, преломленного, размноженного. По мере того, как этнология будет рушиться в своем классическом значении, она будет выживать в анти-этнологии, в чью задачу входит заново повсюду вводить псевдо-различие, псевдо-Первобытность, чтобы скрыть то, что это наш, именно наш мир стал первобытным на свой манер, то есть, опустошенным различием и смертью.

Тем же самым образом, под предлогом спасения оригинала, туристам запретили посещать пещеры Ласко 37, но зато была возведена прекрасная альтернатива в пятистах метрах, чтобы все имели возможность их видеть (вы бросаете беглый взгляд на аутентичную пещеру через глазок, а затем посещаете реконструированный ансамбль). Возможно, само воспоминание о настоящих гротах сотрется в сознании будущих поколений, но отныне уже нет больше разницы: двойника достаточно, чтобы обе пещеры стали искусственными.

Так, вся наука и техника с недавних пор мобилизовали все свои силы для того, чтобы спасти мумию Рамзеса II, после того, как они оставили ее гнить несколько десятков лет в подвалах какого-то музея. Запад охвачен паникой от одной только мысли о невозможности спасти то, что когда-то символический порядок мог сохранять на протяжении сорока веков, но вдалеке от взглядов и света. Рамзес ничего для нас не значит, и лишь только мумия обладает неизмеримой ценностью, так как она есть то, что гарантирует смысл накоплению. Вся наша линейная и накопительная культура рушится в том случае, если мы не способны копить прошлое на ярком свете. Для этого нужно вытащить фараонов из могил, а мумий из безмолвия. Для этого, их необходимо эксгумировать и воздать военные почести. Они одновременно являются добычей для науки и для стихосложения. Абсолютная тайна единственно придавала им эту тысячелетнюю мощь – превосходство над гниением, которое означало превосходство над тотальным циклом обменов со смертью. Мы способны лишь поставить нашу науку на службу восстановлению мумии, то есть, реставрировать видимый порядок, в то время как бальзамирование являлось мифической работой, целью которой было обессмертить скрытое измерение.

Нам необходимо видимое прошлое, видимый континуум, видимый миф происхождения, который убеждал бы нас в нашей смертности. Так как в глубине души мы в нее никогда не верили. Отсюда эта историческая сцена встречи мумии в аэропорте Орли. Потому что Рамзес был великой деспотичной и военной фигурой? Конечно. Но особенно, потому что наша культура мечтает за этой умершей мощью, которую она старается присоединить, найти порядок, не имеющий с ней ничего общего, и мечтает она о нем, потому что уничтожила, эксгумируя его как собственное прошлое .