Фест - Адольф Гитлер (Том 1)

Однако остаётся вопросом, был ли Гитлер последним политиком, который с таким пренебрежением мог игнорировать весь вес взаимоотношений и интересов, и не становится ли ныне давление объективных факторов намного сильнее, а одновременно тем самым исторические возможности преступника крупного масштаба намного слабее; ведь несомненным является то, что ранг в истории зависит от той свободы, которую историческое действующее лицо отвоёвывает себе у обстоятельств: «Нельзя действовать по принципу, – заявил Гитлер в своём секретном выступлении весной 1939 года, – уходя от решения проблем путём приспособления к обстоятельствам. Нет, следует приспосабливать обстоятельства к требованиям»[62 - Из выступления Гитлера 23 мая 1939 года в рейхсканцелярии перед руководителями вермахта, цит. по: Domarus M. Hitler. Reden und Proklamationen, S. 1197.]. С таким девизом, выразившим в очередной раз попытку соразмерить себя с образом великого человека, и прожил этот «фантазёр» свою авантюрную, доведённую до последней черты и в конечном счёте потерпевшую полное фиаско жизнь. Кое-что говорит, пожалуй, за то, что с ним, наряду со многим другим, завершилось и следующее: «Ни в Пекине, ни в Москве, ни в Вашингтоне не сидеть уже больше такому же одержимому безумными мечтами о переделке мира… У единоличного главы нет больше свободы действий для осуществления своего решения. Он умеряет аппетиты. Узоры ткутся длинной рукой. Гитлер, можно надеяться, был последним экзекутором „большой“ политики классического типа».[63 - Augstein R. Hitler, und was davon blieb. In: Der Spiegel, 1970, Nr. 19, S. 100 f.]

Коль скоро мужи уже не делают историю или делают её в меньшей степени, нежели весьма долго считала просветительская литература, то этот человек, надо полагать, сделал больше, чем многие другие. Но одновременно, и в совершенно необычной степени, история сделала его. В эту «безликую личность», как называет его одна из последующих глав, не вошло ничего из того, чего бы ещё не было, но то, что в неё вошло, обрело тут небывалую динамику. Биография Гитлера – это история непрерывного и интенсивного процесса взаимообмена.

Таким образом, подведём итог сказанному, остаётся вопрос, может ли историческое величие сочетаться с ничтожными или невзрачными пропорциями личности. И тут не лишено смысла вообразить себе судьбу Гитлера в случае, если бы история не представила в его распоряжение те обстоятельства, которые вообще пробудили его и сделали рупором захвативших миллионы людей комплексов возмущения и враждебности. Он влачил бы одинокое существование где-то на краю общества, существование ожесточившегося и преисполненного мизантропией человека, мечтающего о великой судьбе и не могущего простить жизни то, что она не посчиталась с ним и отказала ему в роли всепобеждающего героя: «Угнетало только полнейшее отсутствие какого-либо внимания, из-за чего я тогда страдал больше всего», – так вспоминал Гитлер о времени своего вступления в политику[64 - Hitler A. Mein Kampf, S. 388.]. Крах существовавшего порядка и присущие эпохе страх и предчувствие перемен дали ему для начала шанс выйти из тени безвестности. Величие, считает Якоб Буркхардт, это – потребность страшных времён.[65 - Burckhardt J. Op. cit. S. 166.]

И это величие, добавим, может идти рука об руку и с индивидуальным убожеством – вот чему учит появление Гитлера, причём учит в мере, превосходящей весь имеющийся опыт. На протяжении целого ряда этапов эта личность представляется как бы растворившейся, исчезнувшей в ирреальном, и вот этот-то фиктивный характер, а не что иное, и был причиной того, что многие политики-консерваторы и историки-марксисты столь странным образом сходились во взгляде на Гитлера как на инструмент для достижения чьих-то целей. Будучи далёким от какого бы то ни было величия и любого рода политического, а уж тем более исторического ранга, он и казался идеальным олицетворением типа «агента». Но глубоко заблуждались и те, и другие – ведь одним из рецептов тактических успехов Гитлера как раз и было то, что он этим заблуждением, в котором проявлялась и проявляется классовая враждебность по отношению к мелкому буржуа, и делал политику. Его биография – это в то же время и история постоянной утраты иллюзий всеми сторонами; и, уж конечно же, в случае с Гитлером бьёт мимо цели та полная иронии недооценка, которая для очень многих все ещё диктуется его внешним видом и исчезает лишь тогда, когда речь заходит о его жертвах.

Все это будет продемонстрировано ниже ходом этой жизни, ходом самих событий. К скепсису же побуждает тут и вот какой мысленный эксперимент. Если бы в конце 1938 года Гитлер оказался жертвой покушения, то лишь немногие усомнились бы в том, что его следует назвать одним из величайших государственных деятелей среди немцев, может быть, даже завершителем их истории. Его агрессивные речи и его «Майн кампф», его антисемитизм и его планы мирового господства канули бы, вероятно, в забытьё как творение фантазии его ранних лет и лишь от случая к случаю вспоминались бы, к негодованию нации, её критиками. Шесть с половиной лет отделяли Гитлера от этой славы. Разумеется, способствовать ему в этом мог бы только насильственный конец, ибо по самой своей сути он был настроен на разрушение и не исключал тут и собственную личность. Так или иначе, но та слава была столь близка к нему. Так можно ли называть его «великим»?