Фест - Адольф Гитлер (Том 2)

К неповторимо национальным чертам, отличавшим национал-социализм от фашистских движений других стран, относится и то, что для своего эксцентричного радикализма Гитлер всегда находил самых послушных исполнителей. Ни одно гуманное чувство не разгладило на физиономии режима то выражение концентрированной жёсткости и исполнительности, которое сделало его единственным в своём роде. Часто его пугающие черты приписывались планомерно использованной жестокости убийц и садистов, и такие однозначно преступные элементы до сих пор определяют популярное представление. До сего дня они поставляют литературе или театру шаржированных персонажей с плёткой в руках, олицетворяющих собой национал-социализм.

Сам режим, однако, не считал, что его типологически олицетворяют подобные явления. Хоть он, особенно на начальном этапе, и использовал их, не стесняясь, но вскоре понял, что длительное господство не могло быть основано на высвобождении преступных инстинктов. У радикальности, являющей собой глубинную суть национал-социализма, и впрямь мало общего с возбуждением аффектов и обещанием возможности без стеснений удовлетворить инстинкты, она является проблемой не преступной, а извращённой моральной энергии.

К кому апеллировал национал-социализм? Прежде всего к людям с ярко выраженным, но не направленным стремлением к морали. Привлечь такой тип людей, организовать его в элитарный строй он старался в первую очередь через СС. Кодекс «внутренних ценностей», беспрерывно проповедовавшийся для членов этого ордена и находивший своё романтическое подкрепление в ночных празднествах при свете факелов, охватывал по мнению Генриха Гиммлера верность, честность, послушание, твёрдость, добропорядочность, бедность и храбрость; все это не было связано с какой-либо широкой системой соотносительных понятий, но зато полностью ориентировано на цели режима. Под влиянием таких императивов был воспитан тип бесчувственного экзекутора, требующего от самого себя «холодного, даже каменного поведения», как написал один из них, и «переставшего ощущать человеческие чувства»[358 - Так писал Рудольф Гесс, бывший одно время комендантом Освенцима, см.: Gilbert G. M. The Psychology of Dictatorship. New York, 1950, P. 250.]. Жёсткость по отношению к себе давала ему внутреннее оправдание быть жёстким и с другими, а буквально требуемой способности шагать по трупам предшествовало умерщвление собственного «я». Вот эта-то неподвижная, автоматическая последовательность производит на наблюдателя странным образом впечатление гораздо большей радикальности, чем криминальный аффект, сладострастная брутальность которого все же содержит в себе захватывающее социальное, интеллектуальное или человеческое чувство обиды, в известных случаях вызывающее даже сочувствие.

Моральные притязания дополнялись и достраивались представлением об особой миссии: ощущением бытия в средоточии апокалипсического противостояния, необходимости подчинения «высшему закону», существования в качестве проводника некоей идеи – или другими образами и лозунгами по сути метафизической убеждённости. Именно она особым образом освящала неумолимую твёрдость, и в полном соответствии с этим Гитлер называл тех, кто препятствовал его миссии, «врагами народа»[359 - «Тот, кто мешает этой миссии, – заявил Гитлер в речи 20 февраля 1938 года, – является врагом народа независимо от того, пытается ли это делать большевик, демократ, террорист-революционер или реакционный фантазёр»; см.: Domarus M. Op. cit. S. 793. С некоторым метафизическим контекстом эта мысль об особой миссии появляется, например, и у Ханса Франка, который 10 февраля 1937 года записал в дневник: «Моя вера – это вера в Германию. Служить Германии значит служить господу Богу. Никакое вероисповедание, никакая вера в Христа не может быть столь сильной, как эта наша вера в то, что, явись Христос сегодня, он был бы немцем. Мы – поистине орудие господне для уничтожения всякого зла. От имени господа Бога мы выступаем против еврея и его большевизма. До защитит нас Бог!»; цит. по: Klessmann Ch. Der Generalgouverneur Hans Frank. In: VJHfZ, 1971, H. 3, S. 259.]. В таком ригоризме, непоколебимо опиравшемся на своё более глубокое, чем у других, понимание и своё высшее предназначение, отражалась не только традиционная немецкая аполитичность, но и нечто гораздо более широкое – своеобразно искажённое отношение нации к реальности как таковой. Действительность, в которой идеи принимают очертания и становятся частью жизни людей, а мысли реализуются в отчаянии, страхе, ненависти, ужасе – эта действительность просто не существовала. Вместо неё была программа, а в ходе её осуществления, как Гитлер однажды заметил, только положительная или отрицательная активность[360 - Rauschning H. Gespraeche, S. 211.]. Недостаток человечного воображения, обнаружившийся, начиная с Нюрнбергских процессов, в ходе всех судов над действующими лицами тех лет, был не чем иным, как выражением этой утраты чувства реальности, Она и была собственно неповторимым, типично немецким элементом в национал-социализме, и кое-что заставляет думать, что некоторые нити связывают его с древней историей немцев.