Свободин А.П. - В мире актеров

социального героя

. К путешествию по ней я и хочу пригласить сейчас читателя.

Вообразите начальника отдела кадров крупного предприятия, получающего заполненную анкету скажем лет сорок назад, стало быть в 1947 году. Заполнившему тридцать лет, родился в 1917-м.

– Ровесник Октября, – как говорится, – думает кадровик. – Молодец! А где же ты во время войны был? Посмотрим... Так. В сорок первом двадцать четыре тебе годика... Вот. Добровольцем с последнего курса. Лейтенант. Тяжелое ранение в сорок четвертом... Правительственные награды... Орден Отечественной войны, "Звездочка", медали... Диплом в сорок пятом... В плену и на оккупированной территории не был... Вернемся назад, на первую страницу. Так... Пол муж. Русский. Имя, отчество. Член ВКП(б)... Год вступления сорок второй. Родители. Отец председатель колхоза... Мать колхозница... Да. Лицо – шесть на девять – свойское. Глаза вон какие, суровые. А что тут, в характеристике? Политически грамотен..., знающий инженер..., авторитетом у товарищей... Ну, что ж, добро!

И вот этот человек со "свойским лицом" и суровым взглядом становится начальником цеха. Его фамилия... Но об этом чуть позже. Рассмотрим кабинет, обстановку. Письменный стол, что на столе.

Тяжелое пресс-папье, чернильный прибор, изделье первых пятилеток, с изрядной затратой металла (в эвакуацию ездил!). Ручки, карандаши в металлическом стакане. Недельный календарь для записей из семи блокнотиков, на каждый день. Трофейная зажигалка, он ею очень дорожит – память! Справа на столе в вполоборота к сидящему — небольшой бюст Сталина из гипса, но "под металл". В военной форме, в фуражке, Запомним и год 1947-й. Один из тяжелейших послевоенных. Народ, напрягшийся сверх всякой меры, нанес последний удар и словно замер в запредельной своей усталости. На мгновение всем нам тогда показалось, что жизнь пойдет теперь легко, само собой – главное сделано. Но легко и само собой ничего не пошло.

В такое время и стал работником среднего руководящего звена этот человек. И мне все видится, как в первый же его рабочий день, вместе с ним незримо вошел в его кабинет и Он, его тайный соглядатай и сознательный биограф. И друг, и судья, и свидетель.

Ульянов убеждает, что знает об этом человеке все. Достоинства и ущербность. Постижения и просчеты. Тайное, интимное и то, что стыдно или непринято выносить на люди.

Толстой, пристально и жадно наблюдавший и писавший женщину однажды пошутил, что последнюю правду о ней скажет лишь перед смертью. – Из гроба выгляну, скажу, и сразу крышку – хлоп. Так и Ульянов знает э т о г о человека абсолютным,

п о с л е д н и м

знанием. Таким знанием, каким Островский знал своих купцов, а они, плача, благодарили его за это.

Думаю, что при другом повороте жизни, он сам мог бы стать хозяином кабинета. Его интерес к сфере, в которой действуют эти люди, непреходящ, и выражает душевную потребность. У него генетическая связь с нею, социологическое знание ее.

...А фамилия нового начальника была Бахирев.

Он главное действующее лицо романа Галины Николаевой "Битва в пути", – им зачитывались в конце пятидесятых.

Теперь, по прошествии времени, значение книги может быть определено спокойно.

Если литература начала тридцатых годов пела индустриализацию, ее ритм и темп и ведущим жанром сделался роман-репортаж, в котором слова были по строчкам как вагонетки по рельсам, а люди больше не говорили, а кричали и где уже сам факт возникновения промышленных гигантов дотоле на пустом месте имел значение ритуальное; если литература эпохи Отечественной войны жили одним – необходимостью выстоять и победить, то в романе Николаевой, пожалуй, впервые началось прощупывание, скорее даже оглядывание социально-экономической модели общества и связи ее с нравственным потенциалом порожденного ею же

ч е л о в е к а д е й с т в и я

. Его в романе представляли антиподы директор завода Вальган и инженер Бахирев.

Вальган был офицером армии, руководимой полководцем по имени "Надо". Он не позволял себе задумываться почему и кому надо. Не его это было дело. Он жил и действовал в осознанной железной соподчиненности всех частей механизма, ощущал себя его деталью. Внутренний кодекс его поведения в этих, предложенных жизнью обстоятельствах, был тем не менее весьма разнообразен и включал множество приемов. В том числе и самообман и даже просто обман. Не во имя собственных благ, а во имя все того же "Надо". Но твердо исключал одно: сомнение. Главное для Вальгана было держаться на плаву и выглядеть умелым пловцом.