Свободин А.П. - В мире актеров

Ульянов это видел, чувствовал, знал. И он кинулся в борьбу сдерживая и не сдерживая свой темперамент и употреблял холодный расчет мастера.

Он сражался на двух фронтах. Ему надо было взять зал, во что бы то ни стало взять зал, и одновременно вдохнуть жизнь в своих товарищей, собрать их расстроенные ряды. Но, когда нещадя себя, он бросился в битву, обнаружилось, что его подстерегают иные трудности.

Как было сказано, в спектакле два действенных начала. Очевидно их эстетика не должна слишком разниться, иначе "скоморошье действо" обречено будет тянуть лямку вставных номеров. Это и происходило и щель между "номерами" и главным сюжетом все увеличивалась, приобретала размеры пропасти. Мощного духа и мощного тела артиста нехватало, чтобы закрыть ее или хотя бы скрыть. И тут сделалось очевидным, что все происходящее на сцене, в далеко уже не новом спектакле, корнями уходило в первоначальный замысел. Обратимся к нему.

Что волновало и мучило Василия Шукшина в истории Степана Разина? Что вслед за ним бросило в пучину его эпической судьбы Ульянова? Вековая загадка русской воли, несущей в себе зерно трагедии. Над нею размышлял Пушкин, листая страницы пугачевского "дела". Живущая в народной душе Воля как

н е о с о з н а н н а я

необходимость. Помните, Федя Протасов у Толстого говорит: "Это десятый век, не свобода, а воля..." И век-то Разина семнадцатый, а загадка все та же. Как из стихии бунта человек на Руси уходил в тишину рабского подневолья? Каков механизм трагического превращения Воли не в Свободу (как в

о с о з н а н н у ю

необходимость), а в хаос?

Предвестьем льгот приходит гений

И гнетом мстит за свой уход.

Эти строки Бориса Пастернака точно девиз первоначальной идеи. Разин в отличие от Пугачева, остался в душе народа не заступником, не "батюшкой", не "справедливым царем", а именно вольным гением стихии, рыцарем Мечты-Воли или падшим ангелом ее.

Однако реализации этой генеральной идеи натолкнулась в спектакле на непреодолимое препятствие. Извлечения из романа драматургического корня не произошло. Стыковки литературных жанров не получилось.

В первом акте Разин "с товарищи" возвращается из удачного похода в Персию. Он еще добытчик, предводитель ватаги вольных донских разбойников. И тут в неясной душевной маяте явилась ему Воля пополам с тоской. Овладела им как любовь, как божественный наркотик. За освобождением от царских слуг да бояр, на что перепоясались товарищи по походу, он видел нечто большее, нечто большее... Но у всех, кто пошел за ним, так или иначе земные желания. Кроме разве мужика-философа Матвея. А прочим без царя выходит нельзя? Почему? Нельзя да и только! Но Разин знает – можно!

Цель первого акта – показать как идея

ч и с т о г о

бескорыстного подвига кристаллизуется в разинском сердце. И никто, никто его не понимает. Да ведь и сам-то себя он скорее чувствует.

Весь первый акт Ульянов геройски сражался за контакт с залом. Тонул, злое отчаяние белело в его глазах. Мгновениями оно порождало вспышки совсем уж несвойственного ему внешнего темперамента. Но он боролся! И был вознагражден за свою профессиональную честность. Диалог на финише первого акта оказался первой настоящей действенной сценой спектакля,

Ф р о л .

За тобой не пойдут, а за царем на тебя пойдут.

Р а з и н .

Ты подневольная душа... Что ты в жизнь-то так

вцепился как в невесту...

От горести прозрения задрожала разинская душа. Показалось, что и актерское сердце отозвалось. Ульяновский Разин выдавливал из себя раба не каплями, пригоршнями. И чем далее заходил он в этой очистительной душевной работе, тем трагичнее выглядело все вокруг. Вольных нет! – вот горе-то. А какая Воля без вольных? Освобождать-то вроде и некого. От себя не освободишь...

И второй акт оставался его монологом. Другие участники спектакля его не поддерживали. Но он все-таки заставил чугунно неподвижный зал слушать себя! Зал слушал, но ждал борьбы равных противников на сцене, а ее все не было. Схватка произошла незадолго до финала. В сцене с митрополитом – его играл артист Г.Дунц – Разин пошел на самого бога, но митрополит богом же и защитился, не убоялся смерти от "воровской" руки, пожелал муку принять. Подтвердился вечный закон театра – лишь две правды образуют драму. У митрополита была своя правда, и возник конфликт.

Спектакль раскручивался. Уже не чечеточно, но зловеще притоптывали скоморохи. Разин маялся чуя нищету человеческой натуры, ее пределы. Душа его сорвалась с петель, он кончал свое земное поприще ошалевшим от крови рабом страстей. Кольцо вокруг него сжималось, он затравленно озирался по сторонам.