Свободин А.П. - Откровения телевидения

«Со всех сторон одновременно взметались в пустое красное небо пере

пончатокрылые глыбы пены, распростертые горизонтально, совершенно непохожие на тучи, с шарообразными наростами по краям... и весь этот

процесс продолжался, будто океан шелушился кровянистыми слоями, то

показывая из-под них свою черную поверхность, то скрывая ее новым

налетом пены».

Попробуйте представить себе эту картину на телеэкране — не получится. Телеэкран для этого слишком конкретен. Можно, разумеется, показать

реальные морские волны — картина, конечно, захватывающая, но фанта

стика тут ни при чем... Нет, лучше и не пытаться перевести эту картину на телеэкран: получается что-то очень знакомое, и неожиданно для себя

догадываешься, откуда... Да, круглый иллюминатор «Наутилуса», а за ним

милая фантастика нашего детства, с ее наивной игрушечной бутафорией. Авторы телеспектакля идут принципиально другим путем, пожалуй, единственно возможным для телеэкрана, и, заметим, единственно приемлемым в жанре фантастики, где так важно «сделать остальное реальным и человечным. Подробности надо брать из повседневной действительности».

Не пытаясь придумать несуществующее, они обставляют станцию вещами

обычными, теми, что нас окружают. Скажем, ученые переговариваются по

видеотелефону, и в этом аппарате узнаешь обычный монитор, который встретишь на любой телестудии, здесь обычные столики и стулья, какие увидишь в кафе. Здесь есть аппаратура из реальной лаборатории, а удиви

тельных конструкций, взятых напрокат из журнала «Техника — молоде

жи», нет, удивительных, кстати, тем, что таких никогда не встретишь.

Создателям телеспектакля важно заручиться доверием зрителя к тому, что

они показывают на экране. Кроме того, они помнят, что перед ними

зритель шестидесятых годов, которому «пронзительный скрежет стали,

упруго ударившейся о сталь», может показаться игрушечно-театральным, ибо он уже видел на том же телеэкране мягкую стыковку космических кораблей. Достоверность обстановки на станции не вызывает сомнений.

Возникает доверие к этой среде, этим людям и к самому чуду фантастики. Итак, «рассказ становится человечным...». В нашей телеповести это осо

бенно важно, поскольку, как уже говорилось, не космические, а человече

ские проблемы стали ее содержанием.

История отношений или рассказ о любви Кельвина и Хари, принадлежащий к лучшим страницам повести, здесь, в телеспектакле, прослежен

внимательно, повествуется день за днем —

история возникает, как со

страничек дневника, во всех подробностях.

Сначала Кельвин лишь поражен необычайным сходством призрака с той, «земной» Хари, которую он потерял десять лет назад и о которой помнил все эти годы. Вскоре он понимает, что перед ним таинственная копия,

чудовищная подделка, и избавиться от страшного наваждения становится

главной его целью. Но постепенно его начинает привлекать это странное

существо, эта новая Хари — внимательная, чуткая, мучающаяся от ощу

щения собственной странности... Он проникается сначала сочувствием, потом человеческой жалостью к этому милому, и, должно быть, обреченному существу. И, наконец, он понимает, что любит ее. Любит уже не

воспоминание о той, прежней, земной подруге, как думает Хари, но любит

ее при всей непостижимой странности ее происхождения и бытия.

В. Лановой играет любовь-сочувствие, любовь-жалость, и этот мотив чрезвычайно важен здесь и должен быть нарисован точной рукой.

Стоило актеру чуть огрубить и сыграть любовь, как говорится, «вообще» или, боже избави, нечто страстное, а это было вовсе не трудно, так как сюжетно история на Солярисе развивалась бы при этом без существенных

изменений, — и все приобрело бы тотчас же иную окраску, зазвучал бы

банальный мотив спасения возлюбленной.

Но В. Лановой точен (если здесь уместно такое слово). Стараясь спасти

Хари, уберечь ее, Кельвин старается спасти и уберечь человечность в

себе, свою доброту, свое чувство красоты. Этот важный для спектакля

мотив ясно слышен еще и потому, что роль Хари играет студентка Щукин

ского училища А. Пилюс, сохранившая на экране то, что можно увидеть

лишь на студенческой сцене, в студии... — неопытность, неподдельное

(первое!) доверие, и отзывчивость, и боязнь подделки, фальши... Из этих

подлинных материалов и создается образ юной и странной женщины.

Странность сыграть трудно, как трудно сыграть загадку, не имея за душой ничего загадочного. Удачи в этом жанре