Unknown - ЗАСАДА Е

Пинхас ступил между противниками и возвысил голос:

– Как вы обороните страну, если пред взором Бога готовы пролить кровь братьев?

Тогда Йехошуа крикнул:

– Деда, сюда идут солдаты!

Десятки глаз подслеповато уставились в полумрак. Кто-то крикнул: «Измена!» Началась сутолока. Йосеф подхватил сына и вынес на улицу. Мальчик прижался щекой к его мягкому халату, пахнувшему потом и козьей шерстью.

На окраине двора застучали конские копыта. Тут и там вспыхнули факелы. С улицы с воплями возвращались бежавшие первыми.

– Сюда! – крикнул дед.

Вцепившись в ладонь отца, Йехошуа бежал переулками и слышал шелест множества шагов, испуганное дыхание, отчаянную ругань и проклятия.

Рядом дробно затопал конь, и в нескольких локтях вспыхнул факел. Вжав голову в плечи, мальчик обернулся. На них летел всадник. Факел с болтавшейся паклей торчал у стремени. Подкова выбила белые искры из камня. Круглый шлем солдата сполз ему на брови. В руке блеснул меч. Солдат злорадно оскалил щербатый рот.

Гончар воткнул за пояс полы халата и повернулся к солдату, держа гладиус обеими руками. Дед присел, чтобы нырнуть от рубящего удара. Коротышка со шрамом на брови бросился на солдата. Йехошуа услышал конское ржанье и отчаянную ругань латинянина. Мальчик заплакал от страха и от жалости к деду.

Родители торопливо навьючивали сонного осла, седого в лунном свете. В дальних дворах завыли собаки, кричали мужчины, вопили женщины. Йосефа мелко трясло.

– Ищут тех, кто был в собрании, – пробормотал он. – Кто-то их научил.

Проклиная римлян и своих, он обмотал копыта осла рваниной.

Шли по теневой стороне улицы. Облако размыло луну в бледно-лимонный мазок. За городом беглецы свернули с дороги в лес. За южной окраиной запричитала женщина.

– На богатый Цор погони не будет, – прошептал Йосеф.

Слезы высохли на щеках мальчика. При луне он увидел напуганное лицо матери. Она несла на голове узелок. Йехошуа понял: они бегут из города навсегда. Он вспомнил деда, Мирьям, Пинхаса, Иакова, Барашка…

Скорбно подрагивали звезды. И это было все, что уносил мальчика из детства.

Часть вторая. Пророк

1

Засуха и пожар уничтожили почти все участки, где рос папирус. Но еврейские купцы, державшие всю оптовую торговлю осокой в Александрии, давали ремесленникам за талант прессованной травы всего на два ассария больше прошлогодней цены. Ремесленники греческих, македонских, фракийских, критских, иранских, сирийских и египетских фил столицы решили: «обрезанные» хотят пустить «гоев» по миру.

К вечеру запылали портовые склады еврейских купцов: сгорел папирус, приготовленный к отправке в Рим. Ночью из пяти городских районов пожары пылали в трех еврейских. Перепуганные купцы согласились дать справедливую цену. Но было поздно. Начался погром.

Иудеев били палками на улицах, зашвыривали их камнями. Врывались в лачуги и переворачивали все вверх дном. А если находили папирус, тут же сжигали его вместе с жильем и прессовочными станками.

Утром следующего дня легат Тиберия Адриан, толстый, с двойным подбородком, приказал особому префекту Феликсу навести порядок в восточных районах столицы.

Феликс выдвинул две когорты легковооруженных вигилов. Но жители всех фил выступили против солдат на редкость единодушно. Они выстроили баррикады из бревен и битого камня вокруг Брухейона, квартала богачей, и забросали когорты камнями и горящими головешками. Солдаты, не видевшие плохого в том, чтобы жадных поучили, не в лад колотили мечами о щиты, топтались на месте и скоро отступили к дворцу.

Погром разбушевался с новой силой. Евреи окраин прятались, а кто побогаче – уезжал в загородные дома: и все проклинали день, когда праотцы, забыв завет патриархов, оставили землю обетованную и поселились в этой Гоморре, вскормленной гнилым выменем римской волчицы. В греческих, македонянских и критских номах, по примеру столицы, запылали еврейские тесавры с хлебом, приготовленным к отправке в Рим.

Тогда префект построил все семь когорт вигилов в колоны и приказал командирам манипул и центурий очистить кварталы и улицы от смутьянов.

Сам Феликс облачился в золоченые доспехи, чтобы внушить бунтовщикам почтение к власти, и выступил с главным отрядом. В первом же переулке его с крыши окатили помоями, и Феликс, посрамленный, ускакал.