Ἅ δ᾽ὥρα χαλεπά, πάντα δἐ δυψᾷ ὑπὸ καύματος
Alcaeus
Сохнет, други, гортань, -
Дайте вина!
Звездный ярится Пес.
Пекла летнего жар
тяжек и лют;
жаждет, горит земля {22}.
Falernum: Opimianum. Annorura. Centum.
Heu! Heu! inquit Trimalchio, ergo diutius vivit
vinum quam homuncio! Quare τέγγε πνεύμονας faciaraus.
Vita vinum est.
Petronius Arbiter.
Опимианский фалерн {23}. Столетний.
Тримальхион всплеснул руками и воскликнул:
“Увы, увы нам! Так, значит, вино живет дольше,
чем людишки!
Посему давайте пить, ибо в вине жизнь!”
На вопрос, поставленный Вордсвортом в “Эпитафии поэту”:
Не ты ль для радости рожден,
Благами сладко наделен? -
преподобный отец Опимиан мог ответить утвердительно. Достойный служитель церкви обитал в уютной усадьбе подле Нового Леса. Богатый приход, порядочное наследство и скромное женино приданое освобождали его от низменного житейского попечения и позволяли удовлетворять своим вкусам, не заботясь мелочными расчетами. Славная библиотека, добрый обед, хороший сад и сельские прогулки - вот и все его вкусы. Он был неутомимый пешеход. Ни от езды верхом, ни от кареты не получал он удовольствия; но держал выезд для нужд миссис Опимиан и ради собственных нечастых вылазок к дальним соседям.
Миссис Опимиан была домоседка. Заботами преподобного она не имела недостатка в поваренных книгах, к которым собственной его изобретательностью и усердием друзей добавился толстый и все разрастающийся рукописный том. Она ревностно их изучала, руководила поваром, и супруг не мог и желать лучшего стола. Погреб его изобиловал прекрасными, им самим отобранными винами. Дом его во всем был образцом удобства и порядка; и на всем лежала печать личности хозяина. От хозяина с хозяйкой до повара и от повара до кота - все обитатели усадьбы имели одинаково гладкие, довольные и круглые физиономии и фигуры, свидетельствовавшие об общности чувств, обычаев и диеты; последняя, разумеется, в меру рознилась, ибо преподобный предпочитал портвейн, повар пиво, а кот молоко. Утром, покуда миссис Опимиан обдумывала распоряжения по хозяйству и заботы о своем маленьком семействе, преподобный, если только не предполагал посвятить целый день прогулке, занимался у себя в кабинете. Днем он гулял; вечером обедал; а после обеда читал вслух жене и детям или слушал, как дети ему читают. Такова была его семейная жизнь. Иной раз он обедал в гостях; чаще у друга и соседа мистера Грилла, который разделял его интерес к доброй пище.
За пределами его ежедневных прогулок, на том месте, куда забредал он лишь изредка, на окруженном зарослями холме стояла одинокая круглая башня, в былые времена, должно быть, служившая межевым знаком для охотников; ныне она утратила свое предназначенье, и в народе стали называть ее Прихотью, как нередко называют подобные постройки. Ее окрестили даже Княжьей Прихотью, хотя никто не мог бы сказать, о каком князе идет речь. Предание не сохранило его имени.
Однажды в самой середине лета, когда веял южный ветерок и в небе не было ни облачка, его преподобие, вкусив от раннего завтрака, поспособствовав значительному утоньшению предложенного ему толстого филея, взявши надежную трость и верного ньюфаундленда, отправился в дальний путь, какой позволяли лишь такие ясные и долгие дни.
Достигнув Прихоти, которой он давно уж не видел, он подивился, найдя ее огороженной и обнаружа позади нее крытый переход из того же серого камня, что и сама башня. Переход уходил в лес на задах, и оттуда поднимался дымок, тотчас приведший ему на память жилище Цирцеи {*}. Перемена произошла в самом деле словно по волшебству; мысль о чарах Цирцеи поддерживалась древним видом постройки {**} и тем, что взгляд с высоты охватывал полосу моря. Он прислонился к воротам, вслух прочел собственные строки “Одиссеи” и погрузился в унылое раздумье, из которого вывел его появившийся из-за ограды молодой господин.
- Прошу прощенья, сэр, - сказал отец Опимиан, - но перемены, здесь произошедшие, подстрекают мое любопытство; и если вы не сочтете вопрос мой дерзостью и ответите, как же все это случилось, я буду вам премного обязан.
{* Καί μο᾽ ἑείσατο καπνὀς ἀπὸ χθονὸς εὐρυοδείης,
Κίρκης ἐν μεγάροισι, διὰ δρυμὰ πυκνὰ καὶ θλην.
Μερμἡριξα δ᾽ ἔπειτα κατὰ φρένα καὶ κατὰ θυμὸν
Ἐλθεῑν, ἡδὲ πυθέσθαι, ἐπεὶ ἰδον αἴθοπα καπνόν.
Взявши копье и двуострый свой меч опоясав {24}, пошел я
С места, где был наш корабль, на утесистый берег, чтоб сведать,
Где мы? Не встречу ль людей? Не послышится ль чей-нибудь голос?
Читать дальше