Борис Парамонов - Борис Парамонов на радио Свобода- 2006

Я задумался и ответил:

- Да, думаю, что да. Кандавл гордился красотой своей жены и захотел, чтобы его друг Гигес увидел ее обнаженной. Он оставил Гигеса в спальне, но жена Кандавла догадалась, что он там. А позднее, зная, что он видел ее, явилась к нему и вынудила его убить Кандавла и самому стать царем».

Я на этом Кандавле, можно сказать, зубы съел. Каюсь: впервые прочитал о нем не у Геродота и даже не у Фрейда, а у Андре Жида, есть у него на эту тему аллегорическая пьеска. Учитель же объяснил, что этот сюжет есть образцовая иллюстрация к явлению латентного гомосексуализма: стремление поделиться возлюбленной с другом означает, что вы испытываете сексуальное влечение к этому другу едва ли не большее, чем к возлюбленной. Вы бы хотели любить ее вместе, втроем участвовать в акте, то есть, как бы выйти в сексе за гендерные рамки. Секс, либидо — более широкое явление, чем пол, сильнейшее доказательство чего — как раз феномен гомосексуализма.

В связи с этим невозможно не вспомнить еще одного писателя, поважнее Айрис Мердок: Достоевского. Мотив Кандавла пронизывает почти все его сочинения. Самое раннее (и какое выразительное!) появление — в рассказе «Слабое сердце». А вспомните «Униженных и оскорбленных»: как рассказчик, влюбленный в Наташу, только то и делает, что помогает ее роману с молодым князем Алешей. Есть у Достоевского вещь, написанная специально на эту тему: «Вечный муж». Много чего еще в этой связи о Достоевском сказать можно. Я и сказал: написал статью «Девочки и мальчики Достоевского»; российским издателям даже и предлагать не стал: напечатал в Израиле в журнале «Нота Бене».

И чтобы на этом покончить с Айрис Мердок, упомяну, что в «Отрубленной голове» есть только один персонаж, не вовлеченный в эту групповуху: сестра Мартина и Александра Розмери. Но это, должно быть, потому, что Мердок для себя ее оставила.

Такие хитрые, не заметные читателю штучки любил делать Набоков, но умел не он один.

Конечно, Айрис Мердок не Достоевский, но она и не французский водевилист эпохи Второй империи, какой-нибудь Лабиш или Фейдо. Мердок философична. Какова же философема ее групповух?

Тут и надо Сартра вспомнить, вообще экзистенциализм. Это персоналистическая философия — не субъективистская, не «субъективный идеализм», как штамповали большевики, а персонализм. По-новому понимается философия: она не должна строиться по модели науки, не должна быть предметной, коли хочет философствовать о человеке. Человека нельзя делать предметом, нельзя его овеществлять, «отчуждать» нельзя, коли говорить торжественней. Нельзя его свести к набору основных характеристик, к сущности: человек — не сущность, а существование (отсюда самый термин: экзистенция — существование). Существо, обладающее сознанием, устойчивыми характеристиками, сущностью, раз навсегда данной, не обладает. Человек не равен самому себе, не совпадает с собой. Пока он жив, о нем нельзя сказать окончательной правды, к нему не приложим закон тождества — А равно А. Вы думаете о человеке, что он А, а он возьмет и сделается на пять минут каким-нибудь Ъ-ером, причем самые важные пять минут, когда его судьба решается. То есть он хозяин своей судьбы, он свободен . Поэтому говорят: существование предшествует сущности. Чтоб это по-настоящему усвоить, не надо, кстати, и Сартра читать — достаточно книгу Бахтина о Достоевском: вся эта полифония, критика монологического сознания, диалог — чистой воды экзистенциализм.

Но вот что нужно в первую очередь знать свободному человеку — то, что он сам действительно в первую голову понимает, с чем начинает жить: человек конечен, смертен, и это у него, в нем — не природная случайность, а фундаментальная характеристика. Строго говоря, только для человека смерть является такой характеристикой, потому что он ее, в отличие от животных, сознает. И никакое включение ни в какую, даже широчайшую и сильнейшую систему сверхличных отношений от этого сознания отвлечь его не может. Почему человек гуляет или даже упорно работает? Чтобы не думать о смерти. О конечности своей забыть. Вот почему люди так легко самоотчуждаются во всякого рода системах — хоть в охотничьих клубах, хоть в строительстве коммунизма. Бытие эмпирически конкретного человека — «дазайн» — это «бытие-к-смерти».

Опять-таки Сартра или Хейдеггера цитировать не будем, а вот мне попалось подходящее к случаю высказывание в записях Л.Я.Гинзбург:

«Бердяев. Перечитываю автобиографию. Ведущая мысль — индивидуализм, философский персонализм. Раскаленный протест против всего его ограничивающего, — откуда бы оно ни исходило, даже от Бога. Но суть в том, что это индивидуализм религиозного сознания, то есть заведомо обеспеченного ценностями и смыслами. И в мире ценностей оно ведет себя непринужденно.