Борис Парамонов: Борис Парамонов на радио "Свобода"- 2006

Впервые я ее увидел в Париже в 1909 году, на докладе, или, как тогда говорили, на реферате. Она показалась мне красивой, одета была не так, как обычно одевались русские эмигрантки, желавшие подчеркнуть свое пренебрежение к женственности; да и говорила она о том, что должно было увлечь восемнадцатилетнего юношу, — личное счастье, для которого создан человек, немыслимо без общего счастья.

Эренбург был писатель ловкий, он умел завоевать репутацию человека, заваливающего читателя информацией, при этом почти ничего и не говоря. Вот и в приведенных только что его словах о Коллонтай он, говоря по-лагерному, раскидал чернуху, навел тень на плетень. Что тут на самом деле имеется в виду — это громкая, пожалуй что и скандальная слава Коллонтай как проповедницы свободной любви, «крылатого Эроса», как она это называла, или еще «Любовь пчел трудовых». И, судя по реферату, о котором вспоминает Эренбург, начала она этим заниматься задолго до революции и как бы помимо нее. В этих словах о личном счастье, не мыслимом без общего, Эренбург зашифровал тогдашнюю модную тему, отнюдь не самой Коллонтай придуманную. Тему эту даже не то что придумал, но выговорил, по-нынешнему «озвучил», знаменитый Вячеслав Иванов, поэт, теоретик символизма и, вообще, главная интеллектуальная фигура времени русского культурного ренессанса. Среди любимейших его мыслей была одна о том, что Эрос (тогда не употребляли грубого слова «секс») должен быть соборным и в этом качестве послужить орудием тотального, теургического, как тогда выражались, преображения бытия.

Процитируем мэтра, знаменитый его доклад «О достоинстве женщины»:

Нам должно научиться презирать семейное сожительство, основанное на привычке. <���…> Человечество должно осуществить симбиоз полов коллективно, чтобы соборно воззвать грядущее совершение на земле единого богочеловеческого Тела. Индивидуальный же симбиоз должен слыть в общественном мнении не нормой половых отношений, а отличием и исключением, оправдываемым и великою любовью, и добрыми делами четы.

За этими прозрениями — или пожеланиями — утонченника Иванова стоит сложная культурфилософия: тут и Ницше, и культ Диониса, и Элевсинские таинства. Но когда Александра Михайловна Коллонтай по простоте души решила перепереть всю эту мистику на язык даже не то что марксизма, а так называемого экономического материализма, то в ее исполнении символический соборный Эрос превратился в то, что в ее время называли по-другому свальный грех, а в наше время «групповуха».

Вот как транслитерировались иератические словеса Вячеслава Великолепного в простенький марксизм Коллонтай в ее манифесте 1923 года «Дорогу крылатому Эросу!»

Каков будет этот новый преображенный Эрос? Самая смелая фантазия бессильна охватить его облик. Но ясно одно: чем крепче будет связано новое человечество прочными узами солидарности, тем выше будет его духовно-душевная связь, тем меньше останется места для любви в современном значении слова. Современная любовь всегда грешит тем, что, поглощая мысли и чувства «любящих сердец», вместе с тем изолирует любящую пару из коллектива. Такое выделение «любящей пары», моральная изоляция от коллектива, в котором интересы, задачи, стремления всех членов переплетены в густую сеть, станет не только излишней, но и психологически неосуществимой. В этом новом мире признанная, нормальная и желательная форма общения полов будет, вероятно, покоиться на здоровом, свободном и естественном влечении полов, на «преображенном Эросе».

Получается у Коллонтай, что производственный коллектив или какая-нибудь партийно-комсомольская «ячейка» долженствуют выступить в роли Элевсинских мистерий, пролетарский пол стать чем-то вроде вакхических плясок: «Эвон! Эвое! Неги глас!». Это, конечно, безумно смешно, и над Коллонтай смеялись ее же партийные товарищи, включая Ленина. Вообще она, в ранние двадцатые годы, была чуть ли не главной темой советского юмора, даже и официального, на нее рисовали карикатуры, как можно прочесть в воспоминаниях художника Бориса Ефимова. Он же рассказывает тогдашний анекдот: «Коллонтай, знакомясь с кем-то мужского пола, протягивает руку и представляется: Коллонтай. «А как это?» — недоуменно спрашивает человек».

Но, конечно, не следует делать из нее дурочку. Коллонтай — это явление, причем не только провинциально-русское, но и европейское, сейчас и американское. Она была по-своему яркой фигурой первоначального феминизма. Я помню, как был удивлен, увидев в Риме в 1977 году книжный лоток, с которого молодые люди торговали сочинениями Коллонтай на итальянском языке. И есть в ней еще одно качество, которое сегодня получило на Западе наименование «радикальный шик». Так и дочка генерала Домонтовича, воспитанная в помещичьей усадьбе, предавалась подобному шику в давней России.