Борис Парамонов - Борис Парамонов на радио Свобода- 2006

А вот как излагает свою политическую философию сам Вилли Старк — главный герой романа «Вся королевская рать»:

Добра нельзя получить в наследство. Ты должен сделать его, док, если хочешь его. И должен сделать его из зла. Знаешь почему? Потому что его больше не из чего сделать.

Тогда его собеседник доктор Адам Стэнтон — тот, что его убьет в романе, — задает вопрос: «Но если добра самого по себе нет, то как вы его узнаете, как определяете благую цель, к которой нужно стремиться?»

И тут следует исповедание веры Вилли Старка:

Добро изобретается по ходу дела… Когда твой прапрадедушка слез с дерева, у него было столько же понятия о добре и зле, о правильном и неправильном, сколько у макаки, которая осталась на дереве. Ну, слез он с дерева, начал заниматься своими делами и по дороге придумывать Добро. Он придумывал то, что ему нужно было для дела. И то, что он придумывал, чему других заставлял поклоняться как добру и справедливости, всегда отставало на пару шагов от того, что ему нужно для дела. Вот потому-то у нас всё и меняется. То, что люди объявляют правильным, всегда отстает от того, что им нужно для дела. Ладно, какой-нибудь человек откажется от всякого дела — он, видите ли, понял, что правильно, а что нет, — и он герой. Но люди в целом, то есть общество, никогда не перестанут заниматься делом. Общество просто состряпает новые понятия о добре. Общество никогда не совершит самоубийства <���…>

А справедливость — это запреты, которые ты налагаешь на определенные вещи, хотя они ничем не отличаются от тех, на которые запрета нет. И не было еще придумано такого понятия справедливости, чтобы среди людей, которым его навязали, многие не подняли визга, что оно не дает им заниматься никаким человеческим делом.

Эту речь можно назвать кратчайшим очерком прагматической морали. Это очень американская речь, американский склад ум тут сказался. Главная философская школа, созданная в Америке, — прагматизм, инструментальная теория истины: истина не существует где-то по ту сторону человеческой работы, истина — то, что помогает в работе, то, что оправдывается в процессе труда — удобная для работы гипотеза. Как видим, Вилли Старк достаточно убедительно применяет этот критерий не только к истине, но и к добру, не только к гносеологии, но и к этике.

Нет сомнения, что любой человек практического опыта подпишется под этими словами, и не только американец, а хотя бы и нынешний русский реформатор. Но вообще-то философия эта неглубокая. Она вся целиком в сфере средств: к целеполаганию она отношения не имеет. Цели человеческой деятельности определяются другими, отнюдь не всегда прагматическими мотивами. Мотивы эти могут быть, скажем, идеальны, исходить из какого-нибудь высокого проекта. Скажем, построить бесклассовое общество. Вот тогда и оказывается, что прагматическая теория морали, примененная к нежизнеспособному проекту, выливается в систему деспотического насилия над жизнью. Тут уже не ворюгам простор, а кровопийцам.

Но в рамках чисто практической деятельности, руководимой понятными житейскими целями — построить медицинский центр, к примеру, преодолевая сопротивление какого-нибудь медицинского или страхового лобби, — такая прагматическая мораль кажется достаточно уместной.

Сложность и глубина романа Роберта Пенна Уоррена как раз в том, что жизнь, им нарисованная, не может быть сведена к чему-то одному — скажем, к политике. Человек всегда и везде живет целостно, вступает в тысячи подчас невидимых и неощущаемых связей, он запутывается в живой паутине бытия. Вилли Старка убили отнюдь не политические противники, а доктор Стэнтон, потому что связь его сестры с губернатором поставила его в двусмысленное положение сутенера при проститутке: так по крайней мере он сам видел дело.

Нет людей — губернаторов, людей — врачей: человек неотчуждаем ни в какой социально ограниченный образ. Пока люди живы, они нескончаемы, не сводимы к тем или иным застывшим определениям. Как сказал бы Бахтин, люди живут в диалоге. Адам Стэнтон в романе Уоррена захотел прервать диалог: так он и сделал из Вилли Старка миф, а из себя преступника. Но каждый из них был и шире, и выше такой затвердевшей репутации.

Человек ведь не из мрамора сделан.

Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/266948.html

* * *

[Русский европеец Николай Михайловский] - [Радио Свобода © 2013]

09.10.2006 15:41 Борис Парамонов

Николай Константинович Михайловский (1842—1904) как-то особенно был забыт в советское время. Дело объясняется, скорее всего, тем, что большевики причисляли его к либеральным народникам, уважали же они народников революционных — Чернышевского, отчасти и Герцена. К тому же Михайловский, будучи крупнейшей фигурой русской народнической мысли и, что называется, властителем умов передового общества, имел несчастье дожить до появления в России марксизма — и сделался любимой мишенью зубастой марксистской критики. Причем критиковали его все — и легальные марксисты, и, само собой разумеется, нелегальные. Против Михайловского выпустили книги (не говоря уже о куче статей) Струве, Туган-Барановский, Ильин (то есть, Ленин) и Бердяев, сделавший критику Михайловского темой своей первой книги; она называлась «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии». Самым интересным было, однако, то, что с точки зрения марксизма невозможно было опровергнуть то построение Михайловского, которое получило название субъективной социологии. По-другому это называлось этический социализм. Философема тут такая. Социализм, вообще, этически окрашен, коли он ставит целью достичь достойной жизни для всего человечества и осуществить настоящее братство людей в бесклассовом обществе. Социализм, таким образом, апеллирует к нравственному сознанию людей, взывает к их долгу — перед меньшей братьей. Многочисленные социалистические попытки, исходившие из самых разных проектов, успеха не имели. Социализм как бы повисал в воздухе, не мог обрести почвы. И вот Марксу показалось, что он эту почву и точку опоры отыскал: пролетариат в бурно растущем капиталистическом обществе, растящем вместе с собой своего могильщика. Социализм в варианте Маркса приобрел видимость строго научной социологической теории, осуществлялся — или предполагалось, что осуществляется, — с неизбежностью естественно-исторического закона.