ADMIN - tmp0

насыщенной дыханием и дрожью.

Вдруг в тишине, густой и напряжённой,

заметил часовой корабль пиратский,

зловещий призрак, словно кара божья,

идёт для истребленья чёрной расы.

На воле негры надевали бусы

и украшали волосы цветами!

Теперь ярмо наденут им на шеи,

приставят к ним надсмотрщиков угрюмых

и в тёмных трюмах

сложат штабелями.

Не спят пираты, опасаясь мести;

с востока, погасив звезду на мачте,

восходит чёрная звезда, внушая страх.

Тут и храбрец невольно станет трусом,

пока корабль, гружённый чёрным грузом,

на мачте поднимает чёрный флаг.

ГИТАРА НЕГРОВ

Два негра на двух гитарах

играют, поют и плачут;

глаза их наполнены скорбью,

а губы в улыбке пляшут.

Ножи зубов их блестящих

кромсают песню на части,

и горше крепкого рома

настой их тоски по счастью.

Два негра в тоске по кандомбе

играют и плачут горько,

в их душах гремят тамтамы,

тревожно гремят и гулко.

И дробь барабанная топчет

надежду в сердцах усталых...

Два негра поют и плачут,

играя на двух гитарах...

КАНДОМБЕ

Дикие выкрики воздух кромсают,

с шорохом трав барабаны враждуют,

в чёрной ночи африканской печали,

брошенной грубо на землю чужую.

Деды когда-то видали кандомбе

у частоколов, при факелах красных,

и перед нами встаёт из преданий

и оживает красочный праздник.

В пене улыбок плывёт королева,

зонтик цветастый колышется гордо,

белые зубы сверкают во мраке,

словно распахнутый рот клавикордов.

И барабан исступлённо стучит,

звуки роняя, как звёзды в ночи.

О, колдовство фонарей захмелевших

в алом, клокочущем, пёстром кольце,

чёрные тени на стенах белёных,

белых, как зубы на чёрном лице!

Абель Ромео Кастильо

РОМАНС О СМУГЛОЙ ДЕВУШКЕ

Не блондинкой была и не рыжей,

а была она девочкой смуглой,

и как смоль были чёрные пряди

над коричневой шеей округлой.

Ни один виртуоз-парикмахер

их завить не сумел бы искусней.

И припух её рот белозубый,

словно пчёлами был искусан.

А девчонки с ней не дружили,

с этой самбой, с мулаткой этой,—

ведь они из семей приличных,

и к тому же белого цвета.

Не блондинкой была и не рыжей,

а была она смуглой девчонкой

и могла бы браслет, словно пояс,

застегнуть вокруг талии тонкой.

И, едва на лице умещаясь,

улыбались в ресницах глаза,

а вокруг неё бушевала

изумлённых восторгов гроза.

И сверкали молнии взглядов,

и шептались мужчины украдкой:

«Кто знаком с этой маленькой самбой?

Кто знаком с этой стройной мулаткой?»

Не блондинкой была и не рыжей,

а была она девочкой смуглой,

и печаль её душу томила

и тревожила горечью смутной.

Ей хотелось быть белой как сахар,

быть белее нарциссов и лилий,

чтобы кожу, как сок ананасный,

на рассвете лучи золотили.

Ах, не слышать бы клички обидной:

«Эй, мулатка! Эй, самба! Эй, нэгра!»

Ах, и ей бы слинять, как рубахе

побелеть бы от солнца и ветра!

Не блондинкой была и не рыжей,

а была она смуглой девчонкой,

а была темнокожей Венерой,

из базальтовой глыбы точённой.

Да не это ли в жизни удача,—

быть Венерой, пускай темнолицей,

с крепкой грудью — из твердого вара,

с нежной плотью — из теплой корицы

с жарким сердцем, которое страстью,

как железо в горниле, искрится.

Не блондинкой была и не рыжей,

а была темнокудрой мулаткой,

а была она смуглой девчонкой

с тёмной кожей, горячей и гладкой.

Адальберто Ортис

ДАНЬ

Африка, Африка, Африка —

зелень, простор и зной —

чёрных рабов на палубу

загоняла толпой.

Компаса стрелка безжалостно

нам указала путь.

Ждали нас горькие финики,

горя пришлось хлебнуть.

На спинах наших резиновых

вечно играли бичи.

А мы проворными пальцами

в гуасу и бонго стучим.

Белых насквозь пронизывает

эта дикая дробь,

белых волной захлёстывает

наша горячая кровь.

Душа раскаленной Африки

сюда в цепях приплыла

и, кроме корицы, Америке

ещё и огонь дала.

ОТВЕТА НЕТ

А всё ж отчего —

я понять не прочь —

все негры до одного

лишены всего,

как я точь-в-точь?

Ищу ответ.

Ответа нет.

Но когда б я сеньором был,

и при этом — очень богатым,

я бы с неграми — с нашим братом —

до последнего всё спустил.

Но, по правде сказать, нипочём

не сделаться мне богачом,