Джонатан Свифт - Путешествие в Лилипутию

Я еще раз заверил императора в моих верноподданнических чувствах, после чего перешел к сути моей просьбы. Ни в коей мере не оспаривая необходимости известного указа, я высказал сомнение относительно уместности некоторых его пунктов, регламентирующих воплощение оного в жизнь.

Я сказал Его Величеству, что питаю любовь ко всему народу Лилипутии, но природа устроила меня так, что в некотором смысле мне ближе его – народа – прекрасная половина, которая единственная и может приводить меня в трепетное состояние, тогда как любые попытки добиться того же результата иными средствами обречены на неудачу.

Его Величество нахмурился и вопрошал гневным голосом:

– Вы смеете оспаривать законы?! В моем государстве это никому не позволено. Даже мне.

– Но я пекусь только о благе вас и ваших подданных, – возразил я. – Прикажите меня убить, это в вашей власти, но законы природы не могут быть изменены и лицом самым могущественным.

Услышав этот аргумент, Его Императорское Величество еще сильнее нахмурил брови. Всемогущие монархи не любят, когда им напоминают о том, что и они не всесильны перед лицом Природы. Однако он, видимо, все же не мог мне отказать в некоторой рассудительности, поскольку кроме грозного вида ничего больше в ответ предъявить не мог. Я же, чувствуя убедительность своих доводов, продолжал гнуть свою линию. Я не особенно лукавил, когда говорил, что пекусь о благе народа Лилипутии, но, конечно же, в первую очередь думал я о себе и о том, как буду выглядеть хотя бы и перед самим собой, если поддамся нелепому требованию, которое, так или иначе, останется невыполненным.

После долгих уговоров император наконец-таки смягчился и произнес свой вердикт: он своей властью дозволяет мне на мое усмотрение внести изменения в ту часть указа, которая касается «регламента отбора молок», о чем, однако, известит меня дополнительно. С этим он отбыл в своей карете, будучи предварительно самым осторожным образом вынесен мною из башни вместе с троном, с которого он так ни разу и не сошел за все время визита.

Последствия оказанной мне чести не замедлили наступить уже на следующий день, когда появился известный читателю министр со своим трубачом и огласил повеление Его Величества, предписывающее мне самому распорядиться регламентом действа, призванного – привожу точные слова, произнесенные министром: «произвести извержение молок у Куинбуса Флестрина».

Мои распоряжения были просты и понятны, а потому уже к вечеру этого же дня ко мне был допущен мой обычный контингент во главе с моей милой Кульбюль, которая в буквальном смысле от прилива чувств бросилась мне на шею, для чего мне пришлось поднять ее и поставить к себе на плечо, где она, держась за мою ушную раковину, принялась нашептывать мне нежные слова, от которых я сразу же почувствовал, как тепло разлилось по моему телу, наливаясь увесистым желанием, которое было тем сильнее, что я последние несколько дней провел в затворничестве.

Все прошло по уже заведенному меж нами порядку и завершилось к удовлетворению всех участников сего действа. Плоды моего многодневного воздержания были обильны как никогда, и я удивился тому, что большая их часть (кроме той, которой тут же на месте воспользовались мои гостьи) на сей раз была потеряна втуне, потому что вопреки указу не были подготовлены соответствующие ведерки (замечу, кстати, что ведерки, оставшиеся от Хаззера, были растащены гвардейцами Его Величества и использованы не по их прямому назначению; о дальнейшей их судьбе мне ничего не известно) да и, видимо, ни одной из моих прелестниц не было отдано распоряжений, как им надлежит действовать во исполнение указа Его Величества. Не могу сказать, что транжирство такого рода сильно меня огорчило, тем не менее, поскольку мои слова о любви к народу Лилипутии не были пустым звуком, мне было жаль, что из-за столь нерачительного отношения к сему целебному продукту потерпят ущерб те, кто мог бы с его помощью избавиться от хворей и недугов.

Распорядок моей жизни с того дня круто изменился. Трижды в день за моим окном раздавался комариный клич трубы, после чего голос министра сообщал: «Куинбусу Флестрину к утреннему (дневному, вечернему) взятию молок приготовиться». Столь торжественное и четкое (всегда в одно и то же время – утром, в полдень и вечером) вступление вовсе не означало, что и сама процедура будет столь же безупречной. Нередко ответственные забывали приносить ведерки, а если приносили и продукт не пропадал на этой стадии, то мог складироваться на улице перед сооружением, воздвигнутым трудами Хаззера, и стоять там без движения по несколько дней кряду (я видел это из окошка моего жилища), что, без сомнения, не шло на пользу их содержимому. По прошествии некоторого времени, однако, процедура вроде бы была отлажена и сбоев в работе происходило все меньше и меньше, но поводы для размышлений и сомнений у меня все же оставались, поскольку к бывшему владению Хаззера, и ныне использовавшемуся для тех же целей, был прокопан канал, из которого новоиспеченные фармацевты отбирали воду в количествах, которое вполне могло свести к нулю все целебные свойства, исходно присутствовавшие в благородном продукте, мною усердно поставляемом.