Козлов Сергей - Вид из окна

Перед Богом слез своих не прячу.

Кто-то предал, ад и пламень лютый!

В спину солнца нож вонзил погнутый.

Кто нас предал, жги его лют пламень!

Знает только Бог и Чёрный камень.

И наутро над былой державой

Вместо солнца нож взошёл кровавый.

Наше сердце на куски разбито,

Наше зренье стало триочито:

Туфлю Папы смотрит одним оком,

Магомета смотрит другим оком,

Третьим оком — Русию святую,

Что стоит от Бога одесную...

Бог высоко, Русия далёко,

Ноет рана старая жестоко.

В белом свете всё перевернулось,

Русия от Бога отвернулась.

В синем небе над родной державой

Вместо солнца всходит нож кровавый.

Я пойду, взойду на Черну гору

И всё сердце выплачу простору.

Буду плакать и молиться долго,

Может, голос мой дойдёт до Бога.

Боже милый плюнет в очи серба,

Его душу заберёт на небо».

Когда Павел закончил читать это стихотворение, последняя строчка действительно полетела в густо усыпанное звёздами небо над Адриатикой. Туда, где пребывал сейчас поэт, написавший «Сербскую песню».

- Это стихи Юрия Кузнецова, - сказала неожиданно для Словцова Станка и на его немой вопрос ответила: - Мы его знаем. Знаем и это стихотворение. Я когда-то преподавала русский язык, сейчас мало кто хочет его учить. Все учат английский. Я знаю и тот, и другой, знаю еще немного итальянский, но русский - самый поэтичный.

- А сербский? - И сам же вспомнил прочитанное когда-то у незнакомого поэта:

«Твердил я сербского склады,

Учил я сербский стих.

Как сербские слова тверды.

Как мало гласных в них.

Но как в бою они звучат,

Тогда лишь ты поймешь,

Когда в штыки идёт отряд,

По-сербскому - "на нож".

Я понял трудный их язык,

Народа дух открыв,

Язык, разящий точно штык:

Срб. Смрт. Крв».

- Да, это язык народа, который все время воевал за свою свободу, - сказал Станко, в глазах которого замерли не смевшие выпасть слезы.

- История России - это тоже постоянная война, - добавил Павел, - а последние сто лет мы воюем сами с собой...

- И мы... Что важно для русской души, то важно и для сербской, говорил преподобный Иустин, - заметил Станко. Тогда Павел стал еще и еще читать стихи сербских поэтов - Зорана Костича, Радована Караджича...

- Вы знаете так много стихов наизусть, - признала Станка.

- Раньше знал много. Профессиональное. А теперь начал забывать. Не время для стихов, что ли?

- Если не будет времени для стихов и песен, значит - народ умер, - веско сказал Станко.

- А если везде, в каждой стране, в каждом городе будет одинаковый вид из окна, значит - умерло человечество, - подумала о чем-то своем Вера.

- Где-то под Белградом на белогвардейском кладбище похоронен мой двоюродный прадед, - вспомнил Павел. - Символично звучит: белогвардеец под Белградом.

- Там есть и красноармейцы, но много позже... - вставила Станка.

- Выпьем за них, - предложил Станко, - у меня давно не было разговора по душам.

Утерев ладонью густые седые гусарские усы, он вдруг затянул:

Тамо далеко, далеко од мора,

Тамо jе село моjе, тамо je Србиjа.

И уже на повторе второй строки песню подхватил пронзительный детский голос из соседнего сада. Станка, которая сначала слушала, стала подпевать, но не в унисон, а в терцию. И вот уже, казалось, поет все побережье. Павел и Вера слушали, затаив дыхание, как многоголосно, наливаясь единой грустью и волей, звучит славная сербская песня.

«Живела Сербия», - унеслось в бездонное ночное небо, и наступила звонкая, как взмах сабли, тишина. Притихли даже цикады в садах. И Павел вдруг с грустью подумал: а могут ли так ныне запеть в русской деревне?.. Вспомнят ли слова народной песни?

3

«Она что, не могла позволить себе курорт подороже?», - изумился Колин Уайт, поселяясь в двухэтажную гостиницу, напоминающую больше постоялый двор с шумным трактиром. Так, прямо напротив рецепции, располагался кабак с деревянной резной мебелью, висящими из-под потолка кусками «пшута» - вяленого мяса, и, главное, какими-то цыганскими музыкантами, которые начинали играть то ли славянские, то ли цыганские песни, как только Уайт появлялся. Хуже того, когда он отправился осмотреть местность, они вместе со всей своей духовой медью и барабанами двинулись за ним, играя не что-нибудь, а тему нашествия из седьмой симфонии Шостаковича. Потом играли переделанный на какой-то издевательский манер «Полет валькирий» и почти постоянно продолжали горланить свои песни.

- Джордж! Я не могу тут работать! Я еду к тебе на Святой Стефан! Что? Меня преследует какой-то цыганский ансамбль. Я не знаю, как от него отделаться? Дать денег?