Саша - Бэтмен и Робин сорятся Стивен Кинг

– Кто ты такой ? – спрашивает в машине Папа.

– Я – Дуги, – говорит Сандерсон. – Твой сын.

– Я помню Дуги, – говорит Папа, – но он погиб.

– Нет, Пап, все не так. Регги погиб. Он... – Сандерсон замолкает, чтобы посмотреть не договорит ли Папа за него. Тот молчит. – Он попал в аварию.

– По пьяни, да? – спрашивает Папа. Это причиняет боль, даже спустя все эти годы. Это – отрицательная сторона того, чем болен его отец – он способен на спонтанные проявления жестокости, которые, несмотря на свою неумышленность, могут все же очень больно жалить.

– Нет, – говорит Сандерсон, – в него врезался паренек. А сам отделался всего парой царапин.

Этому пареньку уже за пятьдесят, и виски его, вероятно, начинают седеть. Сандерсон надеется, что у этой его взрослой версии рак простаты, и что он терзает его; он надеется, что у этого парня был ребенок, который умер от внезапного синдрома смерти; надеется, что он болеет свинкой, и что он ослеп и стал импотентом; но, скорее всего, он в порядке. А почему бы и нет? Ему было шестнадцать лет. С тех пор много воды утекло. Юношеская неосторожность. Дело закрыто. А Регги? Тоже закрыт. Кости в костюме под надгробием в “Мишн хилле”. Порой Сандерсон даже не может вспомнить как он выглядел.

– Мы с Дуги когда-то играли в “Бэтмена и Робина”, – говорит Папа. – Это была его любимая игра.

Сандерсон смотрит на своего отца и улыбается.

– Да, Пап, отлично! Мы даже как-то нарядились так на Хеллоуин, помнишь? Я уговорил тебя. “Крестоносец в плаще” и “Чудо-мальчик”.

Папа выглядывает через лобовое стекло “Субару” Сандерсона, не произнося ни слова. О чем он думает? Или его мысли упростились до уровня несущей частоты? Сандерсон представляет себе как это могло бы звучать: монотонное “ мммммммммм ”. Словно гудение тест-таблицы на старом телевизоре.

Сандерсон ложит свою руку на тощую и загрубелую руку своего отца, и дружелюбно сжимает ее.

– Ты был в стельку пьян, и мама была вне себя, но я повеселился. Это был мой лучший Хеллоуин.

– Я никогда не пил в присутствии своей жены, – говорит Папа.

“Нет” , думает Сандерсон в то время, как загорается зеленый свет, “она ведь вечно пыталась отучить тебя от этого”.

***

– Помочь с меню, Пап?

– Я умею читать, – говорит его отец. Читать он больше не умеет, но в их углу светло и он может разглядеть картинки даже в солнцезащитных очках. К тому же, Сандерсон знает, что он будет заказывать.

Когда официант приносит им чай со льдом, Папа говорит, что он будет рубленный стейк с кровью.

– Только чтобы он был розовым, а не красным, – говорит он. – Если он будет красным, я отошлю его обратно.

Официант кивает.

– Как обычно.

Папа с подозрением смотрит на него.

– Овощную фасоль или шинкованную капусту?

Папа хмыкает.

– Шутите? Да вся эта фасоль была мертвой. В тот год нельзя было продать и бижутерию, не то что настоящие украшения.

– Он будет капусту, – говорит Сандерсон. – А я...

– Вся эта фасоль была мертвой! – вновь говорит Папа, одаряя его выразительным взглядом.

Прежде чем повернуться к Сандерсону, официант попросту кивает и говорит: “Она и вправду была мертвой”.

– Вам, сэр?

***

Они обедают. Папа отказывается снять свое пальто, поэтому Сандерсон просит принести ему детский пластиковый нагрудник, и одевает его на шею отцу. Папа не возражает и, возможно, и вовсе не замечает этого. Несколько кусочков капусты оказываются на его штанах, но почти вся грибная подливка попадает на нагрудник. В то время, как они заканчивают обедать, Папа сообщает преимущественно пустому залу, что ему надо срочно помочиться.

Сандерсон провожает его в мужской туалет, и его отец позволяет расстегнуть ему свою ширинку, однако когда Сандерсон совершает попытку стянуть прорезиненную переднюю сторону подгузников, Папа бьет ему по руке.

– Никогда не трогай чужое хозяйство, Патрик, – говорит он раздраженно. – Разве ты не знаешь этого?

Это пробуждает старинные воспоминания: Дуги Сандерсон стоит перед унитазом со спущенными донизу трусами, а его отец стоит рядом на коленях, давая инструктаж. Сколько лет ему было тогда? Три? Или всего два? Да, наверное, всего два, но в запомненном он не сомневается; это словно блик от увиденного на обочине сверкающего стеклышка, столь точно расположенного, что после него остается остаточный образ. Память – такая загадка.

– Подготовить оружие, принять положение, по мере готовности открыть огонь, – говорит он.