Леонид Яровенко - Так все и было, или рассказы бывалого одессита

— Два дня, — ответил я, — на третий день в аэропорт и в теплую Одессу.

— Ну, смотри тут, — Кузьмич, как-то явно запугивая, предупреждал меня, — ты парень смелый, но эти придурки-то всяко поделать могут. А то вместо Одессы либо в холодный Магадан с белым снегом, либо белая палата в больнице. Ну, если чего, звони. Можешь положиться на меня как на брата.

Да, да, подумал я, если на тебя положиться, то на билет Аэрофлота не хватит. Народ стал тихонько расходиться по домам. Мы вышли на улицу. Надежда Горилловна восторженно крикнула: «Я требую продолжения банкета!», но у меня сильно разболелась рука и я поехал в отделение скорой. Получив медицинскую помощь, усталый, потрепанный, но не побежденный, погрузился в сон в гостинице «Абакан».

Гостиница «Абакан» находилась в центре города. Это был трехэтажный дом старой постройки. Местные власти честно определяли качественный статус этой гостиницы. На вывеске «Абакана», которая красовалась над центральном входом в гостиницу, не значилось ни одной звездочки и это было честно. Одноместный номер, в котором я жил, не имел ни одного удобства, кроме того, что я мог открывать и закрывать форточку. Обстановка номера состояла из: одной узкой, старой, скрипящей кровати, стола с погрызанными углами, огромного трехлитрового графина с водой, настольной лампы — точной копии из кабинета В. И. Ленина, шатающегося стула и давно неработающего, немого телефона. Единственный «модный» аксессуар в «суперлюксе» — это висевшая над кроватью темно-серая копия картины советского «сюрреализма» «Делегат XXVII съезда КПСС полковник Григораш в учебном бою» художника Е. Корнеева, на которой, чтобы ночью она мне не снилась, я написал фломастером «Идет двадцать седьмой съезд, а навстречу ему слон», коротко и ясно. Всякий раз, когда я обращал внимание на эту надпись, чтобы не было так грустно, я думал, а что если действительно спросил бы у слона идущий двадцать седьмой съезд, если бы он встретился ему на пути? Просыпаюсь утром, надо мной злополучная картина, на улице холодно, рука ноет. Да, думаю, надо бы побыстрей отсюда убираться, а то «земляк» Кузьмич такого наговорил, что после того, как последние пары спиртного вышли из головы, мне стало не по себе. Стыдно мне за себя стало. Хорошо отметили сессию, а могло быть и хуже. Голова болит. Рука тоже болит. Ухо болит, какой-то идиот мне влепил справа. Рубашку порвали. В куртке карман оторвали. Жалко модных кроссовок, кусок кожи оторван. Где же это я мог зацепиться? Хотя, думаю, где, где? Зацепился с этими баранами в кабаке этом б…ском. Эти идиоты кроссовок могли и зубами отгрызть.

В общем, настроение — дерьмо. Дела — кизяк. Ситуация — понос. Короче, полный запор с диареей. Вы подумаете, как это возможно? А я точно говорю, так все и было. Ну, делать нечего. Вышел из «люкса», в котором все удобства в коридоре, в душе очередь, через двадцать минут попал. Привел себя в порядок. Решил зайти отметиться в учебный корпус к Надежде Гавриловне. Зашел в корпус, иду по коридору, а на меня все пальцем тычут, шепчутся и улыбаются. Надежды Гавриловны на месте не оказалось. Видимо пивом «полируется», подумал я и решил пойти на почту, позвонить Витьку в Красноярск, рассказать о ситуации; пусть возьмет, на всякий случай пару ребят на помощь, чтобы завтра спокойно до аэропорта доехать, а то Кузьмич не вселил в меня оптимизма. К Витьку я не дозвонился. Пошел в гостиницу перекусить в буфете, чайку и водички минеральной очень хотелось.

Поднялся к себе на этаж, а мне горничная говорит:

— Тут приходили к вам. Говорят, ваши друзья.

Я удивился, так как никаких друзей, кроме Витька и еще двух фотографов, которые покупали у нас фотоаппараты, у меня не было.

— Вот записку оставили, — она протянула мне лист бумаги.

Прочитав депешу, я сразу понял, что ко мне приходили самые «близкие» мои кореша. В записке все было кратко и понятно:

«Тебе, п…ц, если ты хочешь отсюда уехать, мы ждем тебя в десять часов вечера, внизу. Шампанское с винегретом».

Я несказанно «обрадовался дружескому» посланию и, проанализировав ситуацию, решил, что если я выйду к этой братве в десять часов один, то я точно отсюда никогда не улечу. Я сразу вспомнил мента Кузьмича, который, как старая цыганская гадалка, напророчил мне «безоблачное» будущее. Вспомнив его, я решил ему позвонить. Пошли гудки. Услышав его голос в трубке, у меня появилась надежда.

— Хто? — прохрипел Кузьмич.

— Привет, Кузьмич! — обрадовался я, — это я, землячок твой. Как фотоаппаратик, дочка довольна?