Виталий Амутных - Натюрморты

включить? Ай, там все одно. Конечно, забавно было бы узнать, что Хусейну

раскровянили его жирную физиономию. Недурно, если бы и Бушу показали места

зимовки раков… Так нет же, все треплются, треплются. Ой… Опять сердце. С чего

бы это? Надо красоднев заварить. Или боярышник. Лучше, наверное, и красоднев и

боярышник тоже».

Оконная рама ждет покраски не первый год. Но все равно она довольно таки

белая. Ряд гвоздей зачем-то вбит в нее. Некоторые из них замазаны краской. На

одном гвозде болтается обрывок лохматой веревки. Подоконник тоже еще бел, если

не принимать во внимание бурые извилистые подтеки. Радиоприемник. Можно и

марку прочесть: VEF-201. Черно-серебристый, он выглядит просто щегольски рядом

с повылезшей из щелей грязной ватой – столько на нем разных симпатичных

значков, ручек, антенна. Здесь же, на подоконнике, баночка из-под детского питания.

«Пюре яблочное со сливками гомогенизированное». Под надписью румяный заяц,

грызущий морковку. В баночку помещена крупная луковица. Белые ее корни сбились

в плотное мочало, а зеленые стрелки хоть и бледны, все же напоминают о

возможном солнце. Возле баночки с луком даже на вид липкая бутылка, что дает

основание думать: там находилось подсолнечное масло. Рядом с ней ее родная

сестра, к горлышку которой прикреплен розовый огарок свечи. Но эта бутылка

смотрится не в пример первой привлекательно, чем она обязана ажурной мантии

застывшего стеарина. Недопитый кофе в граненом стакане. Алюминиевый термос с

изысканно тонким китайским рисунком: птичка, вероятно, иволга, на красной осенней

ветке. Вследствие узости подоконника все предметы выстроены строгой шеренгой,

что придает каждому из них особую значительность и торжественность. Между

стеклами рамы набилась пыль, какая-то труха, пара вишневых косточек, сухой

мотылек кротко сложил крылышки. Из-под верхних серо-рябеньких выглядывают

янтарные с шоколадной каймой. А за окном туман. Правда, и стекла-то не слишком

прозрачны, но все равно туман широк и такой дремучий, что стоящие в нескольких

метрах от окна деревья кажутся только его уплотнением. Зима, что ли…

«Завтра она приедет. А я как-то совсем не готов. Что я? Может быть, нужны

слова? Я никогда не знал слов. Но п олно, полно… Разумнее всего лечь спать и уже

завтра… Утро вечера мудренее. Как назло сна ни в одном глазу. Чтобы скорее

заснуть, нужно представлять что-нибудь вьющееся или текущее. Усики винограда,

языки пламени, гребень в длинных черных волосах, медленный крупный дождь,

лунную дорожку на озере, голос павлина, атласную ткань, время от века до века…

Еще хорошо воображать себя окукливающейся гусеницей: нити шелковые тебя

спеленывают, кожа твердеет и замирает. А иногда помогает заговор от зубной

скорби. Месяц ты, месяц, сними мою зубную скорбь, унеси боль под облака. Моя

скорбь ни мала, ни тяжка, а твоя сила могуча. Мне скорби не перенесть, а твоей

силе перенесть. Вот зуб, вот два, вот три: все твои; возьми мою скорбь. Месяц ты,

месяц, сокрой от меня зубную скорбь!.. Завтра…»

Две плоскости, красной портьеры и ковра с зигзагообразным рисунком, тоже

красного, но более темных тонов, образуют угол. В углу небольшое трехстворчатое

зеркало на тумбе, покрытой стеклом. Под стеклом квитанция № 00856: «подметки

полиурит. – 7-20, стельки - 2-40», проездной талон с записанным на нем номером

телефона, пожелтевшая телеграмма. «Примите наши соболезнования поводу

безвременной кончины Надежды Александровны – Юрьины». У самого основания

зеркала два полупустых флакона с одеколоном. В одном жидкость изумрудно-

зеленая, в другом едва желтая. Тут же перегоревшая лампочка, отчего один бок у

нее поблескивает вороненым металлом. Три замызганных десятирублевых бумажки

с профилями Владимира Ульянова, совсем уж ветхий рубль, кажется, в любой

момент готовый рассыпаться в прах, мелочь: двадцать, двадцать, гривенник, еще

двадцать, пятак, двушка… Большая черная пуговица, похоже, от пальто. Рядом с

пуговицей треугольная брошь с громадным фальшивым сапфиром в центре. По

краям брошь усыпана мелкими белыми камешками, надо думать, мечтающими

называться бриллиантами. Две рюмки зеленого стекла с красными капельками на

стенках. Параллельно стоящие зеркальные створки множат предметы до

бесконечности, и те неистощимой вереницей уносятся в сизую муть. На одной из