разведка: ИВАН БОРОДУЛИН

На станцию Лоухи мы прибыли через полчаса после того, как тут побывали вражеские самолеты. Собствен­но, станции не было. Были груды битого кирпича и ка­кие-то немыслимые конструкции из черного обгорев­шего дерева. Землю — и ту перепахали взрывы. Глядя на эту картину, помрачнели даже самые бывалые и не­унывающие солдаты.

— Выгружайсь! — пронеслась по вагонам команда, и через несколько минут мы уже построились в колонну.

Выяснилось, что станционные пути до самых выход­ных стрелок разрушены, на ремонт нужно время, и командование эшелона решило не рисковать людьми, если налет повторится.

Мы ушли километра за три от станции и расположи­лись в лесу.

Только в сумерках, когда наступила относительная ночь, наш эшелон тронулся и к утру благополучно при­был в Кандалакшу, где мне предстояло пройти обяза­тельный карантин, прежде чем ехать в часть.

Служба в резервном батальоне, находящемся на ка­рантинном положении, полностью соответствовала из­вестной поговорке «Солдат спит, а служба идет». Ника­ких особых забот у нас не было, и однажды, получив разрешение комбата, я с группой ребят из батальона побывал на высоте близ Кандалакши, где погиб наш со­ветский дирижабль. Это, пожалуй, единственное, что запомнилось мне в Кондалакше, если не считать, конеч­но, трагикомической истории с тулупом.

Выписываясь из госпиталя, я по вещевому аттестату получил новенький армейского покроя бушлат. Но весна 1942 года в Заполярье была на редкость сырой и холод­ной. В мае сыпало колючим снегом, и я немилосердно мерз. Не долго думая, я променял свой щегольский бушлат на длинную черную шубу. Пока стояли холода, мне было тепло и удобно — шубы хватало и подстелить, и укрыться. Но вот засветило солнце, установились пого­жие дни, и мой спасительный тулуп стал мукой. Мало того, что я в нем потел как мышь, — меня то и дело поднимали на смех.

Однажды при построении, как я ни прятался, мое злосчастное одеяние увидал комбат. Он вызвал старши­ну и приказал найти замену тулупу. Под общий хохот солдат, соскучившихся по развлечениям, я отдал свою роскошную шубу и получил взамен потертую, бывшую в употреблении, шинель.

Вскоре я выехал к месту назначения, на фронт.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В ДЕСЯТОЙ ГВАРДЕЙСКОЙ

Вместе с большой группой солдат и офицеров я вы­шел из вагона на станции Кола и пешком отправился в Мурманск. Добравшись до района Лыжной базы, мы свернули в сопки и сидели там почти до самого вечера, потому что город бомбили. Мы видели, как кружат над Мурманском самолеты, слышали разрывы бомб, но не хотели и не имели права лезть в это пекло.

Потом мы прошли по черным улицам города, про­пахшим дымом и подгоревшей рыбой, спустились к при­чалу порта и погрузились на катера. Несколько позд­нее— наш катер подходил к мысу Мишуков — из-за сопок снова показались немецкие самолеты и снова за­выли сирены. На город обрушивался очередной бом-Зовый удар.

Дорога к фронту петляла между сопками, то круто поднимаясь, то сбегая в долины. Клейкие листочки кар­ликовых березок пахли весной. Мы шли небольшими, то два-три человека, группами и настороженно следили,

е появятся ли самолеты. Нас предупредили, что гитле­ровские летчики не упускают возможности поохотиться

а дороге.

Отшагав километров тридцать, мы подошли к речке У ре. Из воды торчали остатки обуглившихся свай — 1идно, мост разбомбили. Однако переправа действова­ла! Она поразила меня своей простотой и необычностью. Мост находился под водой! Потом я узнал, что эту пере-|раву придумал^ саперы, которым надоело по несколь­ку раз в сутки восстанавливать мост. Сложенная из кам­ней и прикрытая водой, дорога не была видна с воздухе и служила безотказно. Во всяком случае, я переправился через Уру, не замочив шинели.

Заполярным летом, когда солнце не уходит с неба, приезжему человеку трудно угадывать, что на дворе: утро, полдень или вечер. Мне и теперь не вспомнить, в какое время суток мы подошли к долине на 51-м ки­лометре дороги от Мурманска. Но до сих пор стоит в глазах та страшная, поразившая меня картина. Долина была полем недавнего и жестокого боя. Во многих ме­стах еще лежали трупы в шинелях мышиного цвета. Упругий ветерок плотно вбивал в нос какой-то странный сладковатый запах, напомнивший мне глубокий сухой колодец в деревне, куда мы, мальчишки, озорства ради сбрасывали кошек.

Я спустился напиться к небольшому озерцу, накло­нился к воде и отшатнулся: там тоже были мышиные шинели.