sendtoreader.com - Интеллигенция в тумане

Сравнивая западноевропейскую и российскую культуру XIX века, я, пожалуй, припомню шпенглеровскую оппозицию "цивилизация-культура", при этом переосмыслив ее: "цивилизация" видится мне совсем не по-шпенглеровски, а именно более широким, более целостным и более сбалансированным образованием, "культура" же указывает на наличие некоего структурного дисбаланса, на форсирование ценностного начала в ущерб процедурно-формальному и действенно-эффективному. В итоге у меня выстраивается следующая пара: западная цивилизация и русская культура (2), вполне, впрочем, своеобразная и глубокая, по-своему (по-нашему, по-русски) ответившая на "основные" - экзистенциальные и социальные вопросы, как и надлежит классике.

Между "каноном" и "апокрифом"

Напряженная этическая интонация растекалась по всему пространству классической русской культуры - как раскаленная магма по окрестностям вулкана. Она затекала и в социальные ниши, резко повышая температуру протеста, толкая в том числе на политические крайности, провоцируя появление всякого рода революционных, радикальных толков , равно как и религиозно-экстремистских, сектантских партий (инверсия намеренна и, думаю, оправданна): хлыстов, скопцов и прочих(3). В скопчестве, в частности, воплотилась предельная, пугающая здравый смысл народная религиозность, готовая идти по дороге спасения вплоть до истребления физических признаков пола и через это пола вообще(4). В своих крайних, маргинальных формах этический максимализм XIX столетия откровенно страшит, особенно когда из нашего далека видишь следующий, XX век - век воплотившихся, победивших крайностей века классики, ее "бесов". И вместе с тем, даже видя все это, невольно замираешь перед мощью и искренностью этических исканий этой эпохи.

Поздний Гоголь, романы Достоевского и Толстого, живопись второй половины века, начиная с Иванова, желавшего одной картиной нравственно обратить Россию, "социальный Христос" с полотна Крамского, философская и теократическая утопии Владимира Соловьева, публицистика Константина Леонтьева, - по всей русской культуре XIX века идут волны миссионерства. Россия того времени жила в убеждении, что она должна явить миру свою благую весть, свою идею, русскую идею , свое историческое призвание - спасти мир от грозящего ему нашествия пошлости и социального неравенства. О пророчески-напряженном характере русской культуры, в частности, литературы справедливо писал Николай Бердяев: "Русская литература - самая профетическая в мире, она...родилась не от радостного творческого избытка, а от муки и страдальческой судьбы человека и народа, от искания всечеловеческого спасения"(5).

Однако "евангелие от России" не кажется мне вполне каноничным - понимать ли его в религиозном, христианском смысле или в свете социально-философской нормы. Это в большей или меньшей мере "апокриф" (отклонение от нормы), в существе своем религиозно-этический (или этико-религиозный, скрыто-религиозный). Русская классическая культура XIX века апокрифична в том смысле, что ее вешние воды не желали течь только в гранитных берегах православного трезв ения, обыденного здравого смысла или гегелевской философской меры - зачастую они выплескивались вон и топили окрестности, пролагая себе прихотливый, вольный путь по новым руслам. Говоря иначе, текст русской культуры порой норовил перейти, переползти на края и дописаться уже там. Или иначе: маргиналии (так в средние века назывались пометки или записи на полях рукописей) надвигались на основной текст, на классическую середину (которая в нашем случае была уже, чем в западной классике) справа и слева , делая этот текст в той или иной мере "апокрифичным".

"Апокрифичен", на мой взгляд, Достоевский. Христианство Достоевского - глубоко им пережитое, экзистенциальное и одновременно религиозно рискованное, открывающее нам завораживающие и одновременно искушающие бездны богоборчества, а вместе с ними художественно (не религиозно) оправданную альтернативу христианскому пониманию свободы в виде иной свободы, индивидуалистической, антирелигиозной, порой демонически окрашенной (вспомним Ставрогина) - способно производить двойственное впечатление. В прозе Достоевского скрыто присутствует, говоря языком Николая Бердяева, этическое прельщение (для иных это скорее этическое испытание). Религиозно незрелого человека его романы могут "расшатывать", "выбрасывая" порой в лабиринты православной маргинальности. В то же время они сложны, как сама жизнь, и религиозно (или этически) "взрослого" человека они лишь укрепят в его убеждениях.