Вадим Инфантьев - После десятого класса

Славейков отшатнулся:

— Значит, вы, генерал, не уверены, сомневаетесь?

Тем же тоном Столетов ответил:

— В своих ополченцах и наших солдатах не сомневаюсь, уверен, но так же не сомневаюсь в математике, в обыкновенной арифметике, а она сейчас совсем-совсем не в нашу пользу. Большего ничего вам сказать не могу. Честь имею! — И повернулся к Райчо: — Ну, а вас, капитан, благодарю за службу. Больше вы мне не нужны. Возвращайтесь на перевал к своей роте.

— Ваше превосходительство! — возмутился Райчо.— Какая моя рота? Наверняка из нее никто меня в лицо не помнит. Мне эти новобранцы и то более знакомы, чем дружинники так называемой моей роты.

— Боюсь, что капитан не успеет туда,— вдруг громко заявил начальник штаба, не отрываясь от карты.— Лучше дадим ему здесь роту новобранцев и припишем ее к 3-й дружине. Только взводных сейчас не подобрать. Некогда перестановками заниматься.

— У меня хорошие унтеры, справлюсь,— ответил Николов.

Когда Райчо вышел из штаба, к нему обратился еще совсем молоденький, почти мальчишка, паренек:

— Капитан, пожалуйста, объясните нам устройство ружей и револьверов, какие имеются у русских и османов, их особенности и как ими пользоваться.

— А ты кто такой?

— Доброволец Дмитр Благоев, а это мои друзья-добровольцы! — Парень показал на стоящих за ним таких же молоденьких парней и добавил:— Раз оружия нет, то надо его добыть, а добыв, сразу пускать в дело.

— Следуйте за мной, дам грамотного фельдфебеля, а что он не сможет объяснить, расскажу сам,— ответил Райчо.

Боясь оказаться запертым в городе, Столетов выдвинул дружины на окраину и велел окапываться. Надеяться на распорядительность герцога было бессмысленно, ждать скорой помощи Гурко тоже.

Линия обороны не имела удобных позиций. С юга шла полоса виноградников и кукурузных полей. С севера они простирались до отрогов Балкан. Линия обороны получалась несообразно большой для четырех дружин и двух конных полков, если они успеют подойти.

Солдатами не рождаются. Солдатами становятся, и каждому на долю выпадает свой отрезок времени становления. Болгарским ополченцам предстояло всего за несколько суток испытать все превратности солдатской службы, познать всю черствость и горечь солдатского хлеба. И если большинство ополченцев уже побывали в деле, прошли по хаинкиойским кручам, вкусили радость победы в сражении за Шипку и перевал и в какой-то степени уже привыкли к солдатскому тяглу, то новичкам, которых привел Николов, предстояло почти то же самое проглотить разом.

Сначала на жаре рыли окопы, ковыряли землю, и далее унтеры ворчали, что это бесполезно. Да если бы ковырялись в одном месте, а то только кончили копать — белшт связной с приказом занять позицию триста сажен западнее. И так неоднократно. А что было делать командирам всех степеней, когда они знали только одно — удержать Стару Загору. Но как это осуществить на таком растянутом участке, окончательно решить не могли.

Солнце палило неимоверно и валило людей на землю. Ополченцы сбрасывали толстые суконные мундиры, работали в исподнем, полуголые, и глоток воды каждому казался высшей наградой.

Потом по ним начала бить тяжелая артиллерия, и даже опытным четникам становилось не по себе. Они бывали в отчаянных схватках, но тогда видели лица врагов, дрались...

А тут откуда-то доносится тяжелый раскат, в небе появляется нарастающий вой, вздрагивает почва, дыбом становится земля, грохот бьет в уши и легкие. И ничего нельзя сделать.

Некоторые ополченцы молятся. С каждым приближающимся воем снаряда спины их каменеют в ожидании удара. Ведь любому кажется, что снаряд летит именно в него...

Рядом с Николовым лежит молоденький горнист Цонко. После каждого разрыва, когда еще не осела пыль, он поднимает голову и озирается, словно все видит впервые. Райчо кричит:

— Лежать! Не высовываться!

Горнист вытаскивает из-под себя трубу и начинает протирать ее рукавом.

Находясь на позиции за 1-й дружиной, генерал Столетов и герцог Лейхтенбергский видели, как в зарослях показались густые цепи турецкой пехоты. За нею сверкали штыки нескольких таборов, идущих колоннами. Лаже на глаз был очевиден громадный численный перенес неприятеля. (На самом деле только в артиллерии гурки превосходили в семь раз, а в людях и того более.) Столетов повернулся к герцогу, чтоб спросить... и понял, что бесполезно. И раньше-то это был изнеженный аристократ с тонкими удлиненными чертами лица и закрученными в шильца донкихотскими усами. Теперь ря* дом стоял жалкий, растерянный человек с лихорадочно бегающими глазами, и на его узких опущенных плечах нелепо блестели плетеные генеральские погоны.