Вадим Инфантьев - «Мамонты» шагают в будущее

Летали стрекозы и садились на камышинки. В зное все замерло, и даже струи в речке казались неподвижными.

Как хорошо в такую погоду вырваться из духоты воеводского приказа, не видеть сгорбленные спины писарей, не слышать бурчание оплешивевшего дьяка.

Лука лежал на спине и смотрел на верхушки деревьев. Сапоги стояли поодаль, привалясь друг к другу голенищами. Травинки щекотали пятки.

По небу медленно, как солнце, двигались облака, молчала река и шелестели стрекозы.

Что-то колючее пробежало по шее. Лука пришлепнул ладонью, нащупал маленькое тельце, членистое, твердое, словно слепленное из дробинок. Посмотрел на рыжего муравья; он изгибался в пальцах, отчаянно пытаясь выбраться, упирался своими острыми и крепкими, словно проволочными ножками, — наверно, ругался и кричал вовсю. Лука сдунул его с пальцев, и он исчез в траве. Побежал домой рассказывать, что с ним приключилось.

Возле сапог стоял небольшой туесок. Лука дотянулся до него, высыпал на ладонь легкие зеленовато-бурые комочки, покатал их, понюхал и несколько штук не понравившихся выбросил.

Славные будут чернила. Дьяк велел приготовить к завтрему, чтоб буквы аж висели над бумагой.

Никто в приказе, кроме подьячего Луки, не может отыскать в лесу такие чернильные орешки, а потом и чернила сделать. Они хорошо берутся пером и ровно сходят на бумагу, без клякс, не расплываются и чернь дают такую… как бархат. От этих чернил и кляуза покажется правдой.

На сбор орешков и приготовление чернил Лука выпросил целый день. Трудно, мол, стало собирать их. Дубы, на листьях которых заводятся орешки, близко не растут…

Туесок Лука наполнил быстро. Теперь до ужина просидит здесь у речки. Надо было лески и крючки захватить. Хотя жарко, клев будет плохой.

А ведь и чернильные орешки тоже не просто найти. Лука сам точно не знает, почему он решил, что с того дуба — за излучиной реки — орешки дают более густой настой, чем с других. Набрал однажды, приготовил чернила, и верно — они оказались и гуще, и мягче, и чернее. Но почему на других дубах орешки хуже? Ведь орешки — это болезнь, вроде как чирей для человека, а он зря не вскочит. От грязи бывает, от сырости, от худого питания. И у дуба тоже. На какой земле растет, много ли солнца видит и какие кусты и деревья вокруг.

Готовить чернила тоже надо с умом. Сколько железного купороса добавить, медку и еще кое-чего. Каждая присадка к чернилам не зря. Одна тон дает, другая крепость, третья густоту, и ревнивые друг к другу могут и не ужиться, и получится ни деготь, ни вода, а грязь какая-то.

В реке всплеснулось раз-другой, послышалось торопливое отрывистое чавканье — большой окунь с азартом гонялся за мальками.

Лука сел, скрестив под собой ноги, вглядываясь в воду. А речка-то текла! Это сверху она гладкая, а в глубине водоросли колыхались и гнулись, как деревья в бурю. Здорово похоже. Будто не на берегу сидишь, а на высоком обрыве над лесом в ветреную погоду и смотришь вниз.

В речке тихо-тихо, а ведь рыбы, наверно, шум слышат, как водоросли в струях воды шелестят. Рыбы все слышат, хоть и без ушей.

Под противоположным берегом в камышах застыла узкая тень настороженной щуки. Она висела в воде совершенно неподвижно и, казалось, не шевелила ни жабрами, ни плавниками. А вот оглуши ее, и всплывет кверху брюхом.

Все, что летает в воздухе, рано или поздно упадет на землю: и мошки, и птицы, и звезды. А рыба в воде всплывает. Почему это?

В траве колыхалась пушинка одуванчика. Лука осторожно взял ее и в который раз стал рассматривать, удивляясь до чего же здорово создано. На тоненьком, как паутинка, стебельке висит продолговатое зерно, а число ворсинок, торчащих в стороны на верхнем конце стебелька, всегда одинаковое, и они все ровненькие. А попробуй напиши так же тонко и ровненько букву «живете». Самая трудная буква, когда писаря ее выводят, языки высовывают и так над ней кожилятся, что вот-вот грыжу получат… А у пушинки одуванчика все точно-точно… Вот и снежинки тоже, по линейке так не вычертишь, не то что рукой. Рука дрожит, а тут все без дрожи сделано.