Вадим Инфантьев - «Мамонты» шагают в будущее

Вытер перо тряпочкой, положил на полку, закрыл пробкою склянку.

— Так, чернила пробую.

Жена заснула быстро, словно чувства лишилась, умаялась за день. От ее ровного дыхания захотелось спать и Луке, да только вдруг он подумал: «Всем людям, кого ни спроси, в молодости снится, что они летают и… — Лука даже вздрогнул. — Ведь летают-то без крыльев! А когда стоишь над обрывом или на каланче, порой так и подмывает броситься вниз, и не верится, что упадешь и разобьешься. Нет. Полетишь! Полетишь! И опять-таки без крыльев. А ведь снится то, ЧТО было, или то, ЧТО будет. А если ТО было, то почему его нет сейчас? А может, действительно человек когда-то летал, а потом бог прогневался. Долго ли бога прогневить. Он на руку крут. Чуть что — и всем разом попадет, кому за дело, а кому и зря… Когда Настя первенцем разрешилась, он и недели не прожил. Все сказали, что бог покарал, согрешили перед ним. Может, и согрешили. Так дитя-то при чем? Наслал бы на Настю хворь, а то вон какая здоровая. Этакий чугун из печи вынула, что ковригу. Или бы его, Луку, пришибло. Так нет, дитя померло.

Конечно, не всем людям надо летать, а то дай волю — и такое натворят… Но зачем же всех лишать?»

Лука сел в постели, пятерней взъерошил волосы и бороду. В темноте ярко заблестели его глаза.

«А может, бог ошибся, погорячился лишку, вот только во сне и летай? Если бы он все продумал, то не посылал бы такие сны. А может, он жалеет, что ошибся, но не хочет признать. Он ведь такой… Дьяк ошибается, и то стоит на своем, кричит, аж трясется, а потом незаметно свою ошибку исправляет. Начальство всегда так делает».

В темноте блеснули белые зубы Луки. Он улыбался. Ему вдруг стало легко от мысли, что бог ошибся и эту ошибку надо исправить. Лука нырнул в подушку и, засыпая, подумал, что все-таки крылья нужны, без них не полетишь. Уж на что ангелы всемогущи, и то без крыльев летать не могут. Царь Петр, недавно почивший, говорят, сказал своему Меншикову, что правнуки будут летать по воздуху, аки птицы. Значит, крылья нужны. Крылья!

Утром, когда Настя собирала на стол завтрак, старший сын Петька выскочил в одной рубашонке на двор по своим неотложным делам и тотчас вернулся:

— Мам, тятька рехнулся. Он на огороде небу кукиш показывает!

Лука стоял посреди гряд босой, взъерошенный. Левый глаз его был прищурен, правая рука вытянута вверх, пальцы сложены наподобие кукиша. В небе кружил коршун.

Потом Лука направился к дому, перед крыльцом остановился и еще раз посмотрел на коршуна. Настя заметила зажатую в пальцах Луки соломинку.

— Прикидывал, какое ружье надо, чтобы ссадить его оттуда, цыплят таскает, — буркнул Лука и прошел в избу.

После завтрака, умытый и причесанный, он шел в приказ, держа в руке узелок. По дороге хмурился, смотрел в землю, не узнавал встречных.

Измерения пропорций коршуна в полете огорчили Луку. Если так же делать для человека, то получаются крылья размахом в добрых пять сажен и ширина их не менее сажени.

Легкими их надо сделать, из полотна голландского, и натянуть на остов из ивовых прутьев или можжевельника, но махать ими силы не хватит. Куда там! Это целый парус для барки, он ее против течения тянет, попробуй останови — руку из плеча выдернет.

Еще весной Лука сделал крылья и махал ими по ночам на огороде. Правда, силы немного дают. Вроде как легче на миг становишься. И если подпрыгнешь и падешь вниз — они кверху дергают, но мало. А ведь чтоб полететь — пудов пять оторвать от земли надо. Шутка? Видно, тяжел человек для крыльев. Ну, а во сне-то летает и без крыльев и легким становится, и быстро как скользит, аж сердце заходится.

Дьяк взял склянку с чернилами, посмотрел на свет, взболтнул, понюхал, поставил на стол. Попробовал на ногте перо, обмакнул его в склянку, тряхнул над горлышком легонько, следя, как скатилась капля. На четвертушке бумаги стал расписываться то крупно, то мелко, то быстро, то медленно. Подпись его была витиеватой, лохматой и походила на сороконожку, дерущуюся с пауком.

Дьяк всегда, когда пробует перо и чернила, расписывается. А вот другие люди просто пишут какие-либо слова или рисуют.

Дельный человек без корысти в душе никогда зазря подпись свою на чистом листе не ставит. А вот кто о власти мечтает и к начальству льнет, тот на каждом клочке, где надо и не надо, строчит свою фамилию и так и эдак. Как бы приноравливается к будущему положению.

Испещренный своими подписями лист дьяк посыпать песком не стал, а махал им в воздухе, пока не просохнут чернила.