Вадим Инфантьев - После десятого класса

Ополченцы идут не сплошной колонной. Одна дружина впереди с головным отрядом, с ними же, нарушая однообразие формы, идут вольные четы. Опытным взглядом воеводы подмечают уходящую вбок еле заметную тропку, машут рукой, и несколько четников, взглядами попрощавшись с товарищами, один за другим экономно, плавно и медлительно уходят по тропке. В случае чего один четник обязан добежать живым или мертвым, сообщить о засаде. Остальные — сдерживать османов. И так на каждой тропинке от версты к версте редеют четы.

Остальные дружины идут с артиллерией. Они в своих горах и должны помочь тем, кому тяжелее,— пушкарям... Всех встряхивает дикий, прерывистый крик, и долго ломается в горах эхо от грома металла и треска. От края карниза отрывают ездового, успевшего соскочить с передка. У солдата часто-часто трясется челюсть — он пе то хохочет, не то дразнит замирающее эхо конских воплей: «И-и-и-и-и...» Его бьют по щекам, трясут за плечи, плещут из фляги воду в судорожно перекошенный рот. Потом он бредет под скрип орудийных колес, как слепой, цепляясь обеими руками за скалу.

Внизу оживает камень и превращается в статую всадника, запыленную, с блестящими, словно вставленными, глазами. Это командир передового отряда генерал-лейтенант Гурко. Перед началом похода главнокомандующий утвердил план и отверг его вторую часть о наступлении глубоко на юг, только что получив сообщение Милютина о том, что, по данным наших агентов в Париже, тридцатитысячный корпус Сулейман-паши, вероятно, высадится в Варне и двинется на Балканы.

Гурко с адъютантами едет в массе войск и, где позволяет возможность, обгоняет идущих. У колымаги, облепленной солдатами, он останавливается:

— Чья повозка?

— Господина полкового командира, ваш прев-ство.

— Позвать его сюда!

Появляется полковой командир. Гурко кричит при подчиненных, нарушая служебный этикет:

— Вашу, полковник, хурду-мурду тащит целая рота солдат. Стыдитесь! В кручу спущу вашу колымагу. Л сейчас в сторону. Солдат отпустить, запрячь волов!

— А где мне взять волов?

— Мне прикажете искать? Внизу, в деревне. Пошлите и наймите!

Гурко едет дальше, отмахиваясь от попыток командиров командовать: «Смирно! Равнение налево!» Догоняет две повозки и от злости замирает с разинутым ртом. Сытая лошадка везет коляску на рессорах, в ней бригадный командир. За ним — телега, сверкает самовар. Этот генерал — большой гурман, возит с собой искусного повара, и Гурко неоднократно у него обедал и ужинал, а сейчас от злости у него побелел кончик носа, как отмороженный. Наконец Гурко спрашивает:

— Изволите по Тамбовской губернии прогуливаться, ваше превосходительство?

Генерал-майор добродушно отвечает:

— Никак нет, ваше превосходительство, еду на Балканы.

— Это в одноконь-то на Балканы! В кручу спущу обе повозки. Извольте сейчас же перепрячь их... да цугом!

— Слушаюсь!

И так непрерывно от утренней зари ползет в гору, хрипя, скрипя в облаках пыли и вони, двенадцатитысячное войско, таща за собой сорок пушек.

На перевале Гурко объявил ночевку. Утром — спуск в долину реки Тунджи. Последние десять верст спуска не расчищались, даже к ним не прикасались, боясь всполошить турок. А двужильный генерал-изверг не унимается:

— Полковник, это ваш табор?

— Мои Астраханский драгунский полк, ваше превосходительство.

— Какой полк? Это табор! Да не турецкий, а цыганский! Извольте сейчас же навести порядок!

Драгуны ругаются почти вслух, переставляют палатки, выравнивают козлы ружей... И от этого почему-то становится немного легче.

Ночью вернулись посланные в разведку Столетовым три ополченца. Они прошли весь спуск до Хаинкиоя и узнали от жителей, что в селе размещен один табор и особенного волнения не выказывает. А в прошлую ночь тут останавливалось три табора с артиллерией. Они шли из Казанлыка в Сливну, куда, возможно, нагрянут русские. Сегодняшним утром эти три табора ушли к месту назначения.

Путь под гору легче, да надо поспешать, пока не опомнился неприятель, не то устроит мясорубку. Пуш-км словно сами рвались в бой, тянули за собой на канатах гроздья солдатских тел, грозили, налетев на камень, завалиться на повороте. Сколько раз Николов и Церетелев с благодарностью вспоминали Вылко Чакова, давшего советы, как сдерживать пушки и повозки, не то половина бы их оказалась в пропасти. Близость цели возбудила солдат, сейчас никто не считался ни с силами, ни со степенью риска.

— Эх, так-растак, господи благослови. Еще один камень. Раз-два, взяли!