Майкл Каннингем - Плоть и кровь

Она усмехнулась, однако подавила смешок и нежно чмокнула Тодда в ухо. Что-то не давало ему покоя.

— А по-моему, великолепен ты, радость моя, — прошептала она. Ей показалось, что некий внутренний голос произнес: не выдумывай.

Асфальтовая дорога, в темноте отливавшая оловом, уходила отсюда к деревьям, к далеко отстоявшим один от другого домам. Принадлежавший брату Тодда «шевроле» посверкивал всем, чем только может свидетельствовать о свободе и преуспеянии автомобиль. Так почему же какая-то часть ее остается холодной и безразличной? Как удается ей сохранять объективность, способность к каталогизации — этой части, которая, отметив про себя машины и фонари у входных дверей, говорит о них: выдумка? Ей так хотелось, чтобы любовь подхватила ее и понесла.

— Это наш последний год, — сказал Тодд. — Он закончится, и все переменится.

— Знаю. Наверное, будет занятно — колледж и так далее.

Он провел пальцем по ее спине, сказал:

— Конечно. Будет здорово. Просто… А, ладно, не важно.

— Что? О чем ты, милый?

— Я провел здесь всю жизнь. Понимаешь? Никогда отсюда не уезжал.

— Я знаю, — отозвалась она. — Ты говорил.

Он вздохнул — так сильно, что почти раздавил ее, зажатую между его руками и приподнявшейся грудью. Школьный перстень Тодда впился в кожу между ее грудями.

— Вот мы и попрощались с полем для гольфа, — сказал он.

— Это только на время. Весной вернемся. Тодд, милый, все будет хорошо. Все будет просто чудесно.

— Конечно, — отозвался он. — Я знаю. Думаешь, я не знаю, как все будет чудесно?

Прозвучавшее в его голосе раздражение удивило Сьюзен. Тодд никогда не злился, не хмурился. Он был точь-в-точь как стол, украшенный апельсинами и кувшином молока.

— Все уже так и есть, мой сладкий, — с быстрой решимостью сказала она. — Подумай о колледже. Подумай, столько всего еще случится. Нас ждет целый мир, совсем новый.

Тодд кивнул:

— И мне этот мир нравится.

Он смотрел поверх нее на поле для гольфа, туда, где маячили на фоне неба резкие очертания сосен.

— Мне тоже, — сказала Сьюзен.

Тодд отвернулся от сосен, с истовой научной пристальностью вгляделся в выстроившуюся вдоль дороги вереницу темных домов.

— Скажи, а двухэтажные дома тебе нравятся? — спросил он. — Я всегда так хотел жить в доме с комнатами наверху, одноэтажки кажутся мне какими-то ненастоящими.

Сьюзен считала, что знает о себе и о Тодде всю правду. Она еще жаждала всего, чего у нее не было, а его желания дальше только что высказанных не простирались. Она была сильнее Тодда, даром что в его распоряжении находились все блага жизни. И в голове Сьюзен словно взорвалась мысль: мы с ним вовсе не пара. Она заслонилась от этой мысли жалостью. Тодд нуждается в ней. Она обязана помочь ему остаться цельным. Иначе обитающий внутри него мальчик вырвется наружу и побежит по этой пустой дороге, оглашая ее воплями ужаса.

— Мне нравятся двухэтажные дома, — ответила она. — Конечно нравятся. Иди ко мне.

Она поцеловала его и словно растворилась в массивности «шевроле», в конской теплоте сладкого тела Тодда. Он был таким большим, таким послушным. Придет день, и она покинет его, чтобы узнать, многое ли может случиться в жизни с прелестной и умной девушкой. Пока же он принадлежал ей. Она обладала неограниченными правами на это тело, на эту жизнь, состоявшую из трудов и воздаяний. Вскоре они оказались в машине, и там, впервые, Сьюзен позволила Тодду коснуться ее межножья ласковой, невнятно безличной головкой его члена.

Дома все опять переругались. Пройдя через боковую дверь, Сьюзен почувствовала, как на нее навалился гнет недавней ссоры. «Привет», — сказала она пустой кухне. Здесь все пребывало в порядке: в сушке поблескивали тарелки, разделочная стойка была протерта дочиста, над горшком с живым папоротником мерцали висевшие рядком медные отливки (рыба, звезда, кролик). В воздухе веяло покоем, тишиной, усталостью.

Она прошла через кухню, постояла перед своим отражением в коридорном зеркале. Волосы не растрепаны, одежда чиста и не измята. И хотя обычно Сьюзен старалась воздерживаться от фантазий, на этот раз она позволила себе вообразить футбольное поле, на котором сначала выкликают ее имя, а затем водружают ей на голову корону, ярко сверкающую в сверкающем воздухе. Она оглядела себя с головы до ног. Кто она — королева или принцесса? И не позволила ли она сегодня Тодду зайти слишком далеко? Сьюзен выдернула из волос травинку и, поскольку карманов у нее не было, сунула ее в вырез блузки.