Admin - i abe4dc52fd6b0e67

А четыре "луча" суть навесы: один подарил тень столу для обедов, другие скрывают плетёную мебель, пюпитры, мольберты в каком-то живом беспорядке. Всё это не брошено, это оставлено зная, что вскоре вернёшься. Не убрано ибо не надо: он создал здесь мир, куда тянет вернуться, а дома ты хочешь найти вещи так как оставил.

-- Ты понял, - услышал я голос "монаха".

И больше ни слова: я понял.

Теперь, и лишь только теперь он повёл... нет, скорее впустил меня в "главную" "келью". Пройдя вслед за ним в широченный, с двустворчатой дверью, проём, я увидел картину. Она потрясла меня: там, на картине, колонна людей утыкается в стену. Первые, ближние, удивлены; кто подальше - идут, и пока их решимость не знает преграды... Все люди в колонне с оружием, но тем не менее штатские. Лишь офицер навалился на стену. А там, за стеной, за прозрачной, но твёрдой преградою - мирная жизнь.

-- Вот моя "Студия Грустной Погоды". - Слова долетали, но были как будто не мне - Когда идёт дождь - ручейками по стёклам до самого пола, шуршаньем по шиферу...

-- А капитан молодец, - невпопад сказал я, - Создать ополчение, вывести в рейд...

-- Откуда знаешь, что капитан?!

"...Сыграть бы с ним на бильярде. Только боюсь быть обыгранным, как Хлестаков." Я чуть не проболтался (но если бы вспомнил о той телеграмме "не нам", то сказал не скрывая).

"Монах" как-то грустно вздохнул, и сказал едва слышно, желая сказать только мне... или только себе, оставляя меня лишь случайным свидетелем:

-- Вы преподали нам урок, который мы не забудем и после того, как нас перестанут возить сюда.

Я не ответил. Я понял. Но понял ли он, что сейчас изменил наши цели? Когда перестанут возить, отнимая и вновь возвращая нам память, мы будем всё помнить, но не на Земле. Теперь оппоненты по гонке со временем - Внешние.

Всё это надо продумать. В другой обстановке. А здесь и сейчас я в гостях у монаха искусства.

Он будто услышал. Спросил:

-- Хочешь знать, почему я "монах"? Посмотри над кроватью.

На стенке у самой подушки ("монах" был из тех кто дремал прямо в студии), чтоб отвернувшись уткнуться в неё, была надпись:

Когда нацисты пришли за коммунистами, я оставался безмолвным. Я не был коммунистом.

Когда они сажали социал-демократов, я промолчал. Я не был социал-демократом.

Когда они пришли за членами профсоюза, я не стал протестовать. Я не был членом профсоюза.

Когда они пришли за евреями, я не возмутился. Я не был евреем.

Когда они пришли за мной, не осталось никого, кто бы выступил против.

Мартин Нимёллер, один из "отцов" пацифизма. Священник.

-- Трудно быть пацифистом, когда все готовят войну? - спросил я, - Преследовали?

-- И да, и нет. Скажем так, объявили бойкот, а не охоту. Узнав о бойкоте, я взял и ушёл, ведь отшельник и сам не желает общаться. Можно сказать, что я принял обет: вечный бойкот, кто меня бойкотировал. С теми кто "воздержался" - дружу... во Внешнем дружу и с ещё одним парнем, ведь там я не помню, что он бойкотировал.

Взгляд возвращался к картине: похоже, что я пропустил нечто важное... Ракурс! Художник увидел их спереди: он обернулся, идя в боевом охранении. Правильно, только ему Капитан мог доверить разведку: "монах" был не менее воином, чем Капитан.

Удивляться не стоит: пожалуй, самый надёжный пацифист - это воин, которому войны уже надоели. Насколько я знал о "монахе", он был офицером. Хорошим. Даже знаменитым. Когда он ушёл, уединился, у него появилось время. На картины. Те, кто приходил к отшельнику - с приказом вернуться, просить ли прощения - видели их, и, как я, попадали под власть их божественных красок.

Иначе и быть не могло, ведь картины "монаха" написаны сердцем. Они очень разные, но неизменна та искренность, что заставляет почувствовать то же, что чувствовал автор: восторг восходящего солнца и мимолётная свежесть росинок, застенчивость милой девчушки и всё заполняющий ливень настолько прекрасны, что знаешь: "монах" их почувствовал. И лишь потом написал.

А как ярко он пишет цветы! Очень нежно, с любовью, но... редко.

-- А я так люблю один только лотос - за то, что из грязи выходит, но ею отнюдь не замаран, и, чистой рябью омытый, капризных причуд он не знает...

"Монах" сделал паузу: знаю ли я этот стих? Это Чжоу Дуньи? Разумеется знаю:

-- И запах от него чем далее, тем чище, - закончил я.

Он кивнул и ответил, как мы, на вопрос, что ещё не был задан:

-- Чем дальше от рейда, тем чище и ярче понимаешь: идти с Капитаном было бессмысленно, а не идти - бесчестно.

Мы долго ещё говорили. Мы знали, как мало успеем друг другу сказать, ведь ни я бы не смог тут остаться, ни он это бросить. Поэтому наш разговор был единственным.