Admin - i abe4dc52fd6b0e67

-- Хозяева! Есть кто? - позвал я.

-- У нас никогда не закрыто, - последовал тихий ответ, и навстречу мне вышел один из "монахов".

Одет он был странно: ни полувоенного френча, обычного для неприятеля, ни балахона-с-беретом художника. Он был одет "как обычно", вот только обычна такая одежда совсем в другом мире. Во Внешнем. А также у нас.

-- А ты ждал какого-нибудь Отца Ксенофонта? - с улыбкой спросил он.

-- Кстати, XENOn FONT по-русски что-то вроде "Чужой Шрифт", - подыграл я, - Ведь ясно, что прозвище дали вам не за религию.

Он на минуту задумался. Явно решал, что нельзя и что можно при мне говорить: я не проверенный, я незнакомый, однако я точно "с другой стороны". Наконец он решился, и думаю, что ни при ком из "своих" он не мог бы сказать это:

"Чернь считает религию истиной, мудрец - ложью, правитель - полезным изобретением" - процитировал "монах" Сенеку Младшего. И прокомментировал: "Я не вижу среди нас ни черни, ни тех правителей, которым нужна чернь."

И кто мог сказать, что "монах" ненавидит правителей?! Это его "оговорка по Фрейду": от римлян ведётся "Не много чести править рабами. Честь - править свободными."

Он замолчал как-то резко. Такое бывает, когда ты сказал много больше чем мог бы решиться. Ответил я тоже цитатой: "Вы мой политический враг, но я знаю, что Вы любите Родину. И это сознание внушает мне глубокое доверие к Вам".

По взгляду я понял, что он тоже знает эти слова (Пуришкевич - Плеханову, в сочинениях дедушки Ленина об этом вряд ли прочтёшь!), но что-то во взгляде меня напугало. Я понял: он стал слишком взрослым. Всего на секунду, но стал. Это плохо: ещё Бертран Рассел заметил, что развитие одарённых личностей, энциклопедистов, как и он сам, требует периода детства, в течение которого они не испытывают совсем никакого давления, побуждающего их следовать установленным догмам, времени, когда ребёнок может развивать свои собственные интересы и следовать им, какими бы необычными и странными они ни казались.

Мало того: узнал я об этом из книги по биологии, написанной физиком! Разум одарённого человека сохраняет эту детскую открытость к истине, какой бы необычной и странной она ни казалась другому.

-- С тобой интересно, - сказал наконец он, - И очень опасно.

Опять этот взрослый, забитый заботами взгляд!

-- Впрочем, всё что могло мне навредить, я уже сделал. Только давай сразу определимся: то что до войны я был против войны, не значит что когда-либо я был за вас.

-- Ты сказал "до войны"? - удивился я.

-- Сейчас быть против войны уже не значит быть против Истины.

Он улыбнулся. Свободно и хищно, мол я говорил, а не верить мне - ваше исконное право. Потом он махнул мне "пойдём!", и пошёл по тропе, у которой я видел мольберт. Подойдя, он поспешно собрал его, но...

Иногда для того чтоб увидеть, не нужно разглядывать. Там, на холсте, было раннее утро. Лучи едва вставшего солнца так буйно рвались разбудить эту чащу, что мне захотелось ТУДА. Незаконченный холст был шедевром уже в этом виде. Без скидки на возраст художника, зрелый отточенный стиль!

-- Где тебя выставляют во "Внешнем"? - по-нашему сразу спросил я.

-- Во "Внешнем" уже не рисую: предки считают это баловством.

-- А на ИЗО?

-- По ИЗО у меня твёрдая тройка. Понимаешь, ну нет привычки "набрасывать" всё сразу. И тяп-ляп тоже не могу, а за 45 минут хорошо ничего не получится.

Я с ним согласен: серьёзное дело - не только искусство - не любит поспешности. Не быстроты и сноровки, а именно спешки: нельзя делать хуже чем можешь, тем более в спешке всё выйдет и хуже, и медленней. Даже когда результат неизвестен, что часто бывает у нас, и когда он понятен лишь автору (как говорится, есть художник-анималист, маринист... а тот, чьё "искусство" "современное" - явно художник-морфинист).

-- Всё равно я рисую... - подумав, сказал он, - Пишу. Не могу не писать.

На минуту задумался, и процитировал:

Малых ребяток

Наставляет учитель добру и пути,

А людей возмужавших - поэты.

О прекрасном должны мы всегда говорить.

-- Те самые "Лягушки" Аристофана, "квакс, квакс, брекекекс" из которых Толстой упомянул в "Буратино"? - спросил я.

-- Ты и этим интересуешься? - удивился "монах".

-- Не я. Один из нас.

-- И ты так принимаешь его увлечения?

-- А ты нет? Твой друг, увидав как ты пишешь картину, играет навеянную тобой музыку. Кто-то, услышав мелодию, пишет рассказ. Ты же, читая рассказ и услышав мелодию, пишешь картину. Вы пишете вместе.

Он понял! Он весь засиял, но ведь я не открыл ему истину: он это чувствовал и до меня (и пожалуй, он чувствовал ярче), но я сформулировал.