Москвин - Плоский мир

-Никто не отказался от них в итоге? – спросил Гордеев.

-Конечно нет, - при этих словах Застольный почему-то хитро ухмыльнулся, и Гордеев это почувствовал, - к этому времени они всем уже очень нравились.

-А новые учебники? Были ли они написаны и выданы студентам?

-Вот здесь-то и начинается самое интересное, - Застольный заговорил таким приторным голосом, что у Гордеева защемило в кадыке, - после употребления трюфелей никакие новые учебники не понадобились. У студентов появилось, так сказать, измененное восприятие старых, вплоть до того, что они даже начали находить в них материал, зачастую весьма и весьма полезный, со сверхновыми идеями, которого там не было и в помине, - заместитель Великовского причмокнул полугубой, - да-да… эти трюфели просто волшебство… Просто удивительно, как это никто до последнего времени не сумел догадаться использовать их с целью массового стимулирования умственных способностей. Даже вашему дяде пришло это в голову только через много лет, ведь он попробовал их еще в детстве. Отец заказал их, когда они всей семьей сидели в ресторане и смотрели по телевизору один киноспектакль, очень смешной… по-моему, он говорил, что это была пантомима, и там тоже ели шоколадные трюфели… ну и совпадение!

«Я так больше не могу, - подумал Гордеев, - пожалуй, мне следует уйти. Я не удивлюсь, если в этом министерстве мне не сказали ни единого слова правды».

Он стал прощаться. Ему казалось, если Застольный начнет упрашивать его остаться, с целью обсудить еще что-то, чиновник будет делать это только для вида и недолго, но Гордеев ошибся – заслышав фразу «мне пора уходить», тот и впрямь вцепился в него как пиявка и все время только и повторял: «Не спешите, останьтесь, я готов сообщить вам еще массу интересного».

«Он по-настоящему искренен для того, чтобы продолжить проявлять настоящую неискренность… хм… наверное, он уже узнал вкус моей крови… а все же на пиявку он не очень похож, больше на комара».

В результате, чтобы, сохраняя как можно большую деликатность, как можно быстрее отвязаться, Гордееву пришлось сказать, что во время разговора у него созрел потрясающий набросок будущего портрета, и теперь ему необходимо побыстрее воплотить его в жизнь.

-Ну что ж, в таком случае и правда мне не стоит вас задерживать, - Застольный подал ему руку; художник вздохнул с облегчением, как делает это мать непослушного ребенка, который втемяшил себе в голову какую-нибудь редкостную блажь и не слушал поначалу никакие уговоры и наставления, а потом чуть подрос и выкинул блажь из головы уже сам.

«Впрочем, будет ли теперь вообще существовать такое понятие - блажь, - если все едят эти трюфели», - ущипнула Гордеева неожиданная мысль.

«Интересно, кто же мне все-таки сказал больше правды – Застольный или антиквар? – задавался вопросом Гордеев, возвращаясь из министерства, - дядя не предугадал, что я отправлюсь к Асторину, а здесь о моем приходе уже знали заранее… но зачем все это? Неужели так важен ему этот портрет, и ради него он пойдет на любые махинации?.. В то же время многое из сказанного самим Великовским противоречит рассказу Застольного… или, быть может, следует мыслить иначе? Например, так: Застольный не предугадал, что я отправлюсь к Великовскому, а здесь о моем приходе знали заранее. Неужели так важен Асторину этот его портрет, и ради него он пойдет на любые махинации… ма-хи-на-ци-и… в то же время, многое из того, что сказано Асториным, противоречит рассказу Застольного… хм… так как правильно мыслить?.. Черт, какая чепуха лезет в голову! Я как будто бы пьян».

Глава 3

То, что Гордеев сказал Застольному в конце разговора, (о своем желании немедленно приступить к непосредственной работе над портретом), не осталось незамеченным: когда Гордеев вернулся из министерства, дядя уже обо всем знал и стал прикладывать всяческие усилия к тому, чтобы его племянник выполнил свое обещание. Поскольку же Гордеев солгал Застольному, только чтобы побыстрее прекратить разговор, ему в тот день пришлось сказать Великовскому о своем плохом самочувствии, и только после этого тот оставил его в покое, а так прицепился, повторяя одно и тоже: «Ты же обещал, так, пожалуйста, немедленно выполняй», - ей-богу как какая-нибудь навязчивая идея, и кормил ужином с большой неохотой, когда Гордеев все же насилу отделался.

На следующий же день утром увильнуть уже не было никакой возможности, но, между тем, Гордееву отказываться и маневрировать не особенно теперь и хотелось, благо настроение выдалось творческое; с другой стороны, конечно, отказывался он раньше только ради того, чтобы лучше подготовить себя и написать портрет качественнее, и с этой позиции ему бы следовало еще повременить, однако он, что называется, загнал сам себя в ловушку и пришлось, конечно, начать работу сейчас же, не мог ведь он сознаться своему дяде в том, что сказал Застольному неправду – раз речь шла о портрете, и Великовский торопил его, любой обман, даже сделанный в безвыходной ситуации, он воспринял бы негативно.