Максим Шинкарёв - Замок

И кто был тот, что лежит там, погребённый в паутине твоих стен - защитник или атакующий?

Кто теперь знает?

Лишь ты.

Внутренний двор, залитый косыми лучами уходящего солнца. Направо, уходя вглубь, в подвал, отверст пустоте зев кухонного перехода. Дикие цветы растут сквозь щели мостовой у стен. Седой, измождённый, полумёртвый на вид плющ тяжко и бессильно вьётся по дикой, беспорядочной кладке.

Налево, сквозь маленький, низкий проём - вход в бывшую оружейную. Полурассыпавшийся моргенштерн до сих пор лежит в конце прочерченного им в пыли под ударом моей ноги следа, рядом с ним - один из его выпавших зубов, источенный и ржавый. Дальше, сквозь дыру в стене, которую язык не поворачивается назвать дверным проёмом, хотя дверь здесь когда-то была - тёмный колодец-лаз коридора, в конце которого - винтовая лестница на смотровую башню, наполовину утонувшую в скале. На середине подъёма, на второй из трёх промежуточных площадок, в темноте скрывается чёрная дыра тайника, закрытого когда-то тяжёлым каменным блоком, управлемым механизмом, секрет которого истлел вместе с ним. Месяц назад этот блок едва не расплющил меня о пол площадки, когда я попытался поддеть его ломиком - проклятый кусок булыжника повернулся так легко, словно весил не более картонной коробки и погрёб под собой почти все мои инструменты - инфразвуковой эхолот, дрель, алмазные свёрла, запасной аккумулятор и две коробки пиротехнических патронов. Всё, что у меня осталось - это фляжка с коньяком, фонарик и сам ломик. Но взамен мне открылся вход в узкую камеру, где в старом сундуке я и нашёл ту медную коробку с пылью рассыпавшегося от времени жемчуга и злобными глазами янтаря и гранатов, оправленными в тяжёлые кованые веки золотой тиары неизвестной конфессии. Рядом с ней рассыпался впечатляющий набор перстней, цепей и браслетов. Часть их я унёс тогда, чтобы показать ювелиру, сегодня же заберу остальное. Сундук я бы тоже захватил - исключительно из сентиментальности, на память - совершенно не тронутый тлением, явно пропитанный соединениями ртути - но он чудовищно тяжёл и массивен.

Впрочем, пусть остаётся здесь. Есть другой путь.

Ты не против, если я найду тех, кто значится сегодня твоими владельцами, замок?

Найду и дам тебе другое имя?

Как тебе нравится имя Лансьерри?

Моё имя?

Мне кажется, или из темноты я слышу одобрительный шорох?

Закат заливает кровью мостовую двора, перечертив её реку резкими чёрными тенями. Я смотрю на них из окна графской комнаты - манускрипт говорит, что именно здесь Мерсьен развлекался той молоденькой крестьянкой, когда наёмники начали штурм - и слежу, как багровая кровь заката густеет, становясь темнотой.

Наконец тьма заливает мир и окровавленные пальцы заката окончательно срываются с гребня твоих стен.

Я достаю спальный мешок, кладу рюкзак с тиарой под голову и засыпаю.

Ночь течёт по твоим венам долго, холодно и сыро. Проснувшись часа в четыре, выбивая зубами дробь пополам с матерщиной, я начинаю с того, что втягиваю половину коньяка из фляжки словно воду. Съев же остатки ветчины, иду бродить внутри тебя - поезд в деревню приходит не раньше восьми, и ещё два часа делать совершенно нечего, разве только выветривать коньячный дым из крови. Посетив ещё раз подвал, спотыкаясь и метя ногами прах винных бочек, я неожиданно думаю - ландскнехты неминуемо должны были перепиться и заблевать здесь всё.

Сволочи. Я ухмыляюсь.

С вершины башни видно, как звёзды начинают бледнеть в предчувствии утра. Над деревьями висит всепоглощающая тишина. Мягко метя крыльями ночь, пролетает сова - неслышно, словно чернильный призрак на фоне звёзд. Из-за холмов блестит вдруг мимолётный луч автомобильных фар, но звука не доносится. И вновь по-прежнему всё тихо и недвижимо.

Холод убил едва родившийся хмель, разменяв его на зубную дробь. Хлебнув ещё для острастки, я бреду вниз, и лестница отчего-то кажется мне в несколько раз длиннее, словно она вытянута на пару лишних километров пустоты, сырости и холода. Туннель, двор и воротный коридор вдруг стали почти бесконечно длинны и далеки, щель же между вязом и стеной, напротив, сузилась так, что я ободрал кожу на спине и груди, протискиваясь. Ты словно удерживаешь меня, не желая отпускать.

Вырвавшись наконец из твоих холодных и давящих объятий, я стою на площади перед твоими воротами.

Остатки клада оттягивают рюкзак, и лямки чуть скрипят, давят на плечи.

Впереди у меня - поезд, Женева и твоя дочь, ты, старый козёл Аганн Марджо, которого отчего-то называют серым кардиналом Швейцарии.