Анна Орлова - Аромагия

- И к чему это привело? – горько спросила я, когда наконец смогла говорить.

- Какая разница? – в серьезном, чуть по-старчески дребезжащем голосе деда слышалось сочувствие.– Мирра, позволь ему делать его собственные ошибки. Так будет лучше для вас обоих.

- Хватит уже держать его завернутым в вату! – отрезала бабушка, жестом отсылая лакея.

Дедушка ласково сжал руку бабушки, и у меня закололо сердце. Свобода и одиночество оказались совсем не так сладостны, как мне сдавалось когда-то. Жизнь моя походила на чуть надбитую чашку: не протекает, да и трещинка почти незаметна. Но никак не получается не обращать на нее внимания.

- Хорошо, - произнесла я, откладывая салфетку. – Думаю, для начала нам с Валерианом стоит съездить туда вместе. Я сегодня же напишу господину Утесову. Надеюсь, он не откажет. А теперь прошу меня извинить...

Я встала и направилась к выходу, чувствуя себя старой, усталой и бесконечно одинокой. Скоро мой мальчик совсем вырастет и уедет. Что тогда останется мне?!

Впрочем, такова доля всех матерей. Наблюдать, как птенцы разлетаются из гнезда, и учиться радоваться тому, как уверенно держат их крылья...

Следующие две недели выдались нервными. Узнав о том, что я написала господину Утесову, Валериан обрадовался и разволновался. В ожидании ответа он терроризировал домашних подробными рассказами о достижениях авиации, различных моделях самолетов, достоинствах и недостатках бипланов и трипланов, и прочими малоинтересными для остальных вещами.

Подобные лекции всегда вызывали у меня тяжелые воспоминания, так что я под предлогом сбора трав сбегала в сад. Надо думать, Валериан немного обижался за такое невнимание, но поддерживать такие разговоры было выше моих сил...

Мы сидели за завтраком, внимая очередному восторженному монологу Валериана.

Дедушка флегматично читал газету, бабушка, вооружившись лорнетом, разбирала витиеватый почерк своей приятельницы.

А я перебирала письма: от пациентов, от коллег, от подруги детства... А вот, наконец, и от господина Утесова!

Я пробежала глазами послание и окликнула сына:

- Валериан!

- Да, мам? – перебитый на полуслове сын взглянул на меня вопросительно. Потом он увидел конверт в моей руке и побледнел так, что на носу и щеках проявилась россыпь веснушек. - Ну?!

В голосе Валериана звучали волнение, надежда и некоторая опаска. Ему хотелось поскорее получить ответ – и одновременно он опасался, что ответ окажется неутешительным.

- Господин Утесов любезно предложил нам посетить аэродром в любое удобное время, - сообщила я, не удержавшись от улыбки при виде вспыхнувшего радостью лица сына.

- Ура-а-а! – закричал Валериан, вскакивая, и от полноты чувств подпрыгнул на месте, вскидывая руки над головой.

Может, он и был взрослым по годам, но вел себя как сущий ребенок!..

Я гуляла по саду, бездумно глядя на цветущие яблони и яркие всплески цветов на темной земле. Алые тюльпаны, как капли крови. Желтые нарциссы, как осколки надежды. А еще голубые и фиолетовые гиацинты, разноцветное буйство примул...

Звенели пчелы, запахи накатывали волнами. А на душе у меня было темно, словно безлунной ночью. Давно мне не было настолько пусто и одиноко.

От тоскливых мыслей меня отвлек лакей.

- Госпожа, некая барышня Сольвейг просит ее принять.

Непривычное сочетание слов – «барышня» и «Сольвейг» - заставило меня на мгновение опешить. Неужели та самая?!

Поразившись всплеску радости, которое вызвало у меня это сообщение, я кивнула:

- Проводите ее в Липовую беседку.

- Да, госпожа! – лакей поклонился и отправился выполнять поручение, а я медленно пошла по дорожке. Сердце мое терзала ностальгия. Она похожа на запах маминых духов и пудры – тот бережно хранимый в самом уголке памяти аромат, который мы помним даже десятилетия спустя. Вот только в моей ностальгии чувствовалась отчетливая гнилостная нота...

В беседке меня уже ожидала Сольвейг. Только чтобы признать ее в этой даме, мне понадобилось некоторое время. Строгое, но идеально сидящее темно-синее платье, отделанное серебряным кантом и узкими лентами; со вкусом уложенные волосы; дорогие перчатки, шляпка и ридикюль. И, самое главное, тот неистребимый уксусный дух совсем пропал. Пахло от нее по-прежнему кисловато, но теперь это был сочный, ярко-желтый, порезанный на ломтики лимон.

При моем появлении Сольвейг вздрогнула, стиснула ридикюль и впилась в меня не менее испытующим взглядом.

- Здравствуйте, госпожа Мирра! – сказала она, и я отметила, что даже голос ее изменился. Пропали неприятные визгливо-высокие нотки. Да и лицо немного округлилось, привычную желтизну впалых щек сменил вполне жизнерадостный румянец.