Admin - i 1cdedbafc07995a6

Пытаться докричаться до них -- все равно что тушить пожар бензином.

-- Карабин заряжен? -- спрашивает Михась.

-- Нет..

Он кивает и исчезает на несколько секунд в темноте, а потом возвращается с Виталиком. Тот дает три залпа в воздух.

А ангаре становится немного тише. Люди озабоченно бормочут, отступают к стенам помещения.

-- ТИШИНА! -- зычным голосом кричит Михась. -- ТИШИНА!

Виталик дает еще три залпа.

Воцаряется почти полное молчание. Теперь звуковой фон составляют лишь громыхающие под ударами "прокаженных" ворота да рокот вертолетов где-то над потолком.

-- Заткнитесь, в самом деле! -- раздается из темноты незнакомый мужской голос. -- Чего разорались?

Молчание толпы разбивается на десятки звуков: кашель, хрип, плачь, стоны, быстрый шепот.

-- Почему еще не бомбят? -- спрашивает кто-то.

-- Начало отложили на полчаса, -- отвечает мужчина, призывавший всех заткнуться. -- По радио слышал.

Чернота моргает горящими глазами -- владельцы телефонов смотрят на дисплеи, сверяясь с часами. В одном из углов ангара плачут дети.

-- Нужно успокоиться! -- говорю я в полный голос. -- Другого выхода нет. Попробуем переждать.

По ангару разносится недовольный галдеж. Двое мужчин затевают жаркий спор -- на них шикают со всех сторон. Снаружи в ворота бьется основная волна "прокаженных", одинокие твари скребутся в стены.

-- Сегодня, кстати, день города, -- вспоминает вдруг кто-то.

-- Вот вам салют забацают -- вовек не забудете, -- отвечают ему

Несколько человек нервно смеются.

Собираемся своей группой у входа в ангар, располагаемся прямо на полу. Михась, Ева, Саша и Миронюки подсвечивают мобильниками. Я словно заново перенесся в детство, когда мы с друзьями рассаживались кружком в темной комнате, зажигали свечи и вызывали духов. Мы знали, что это понарошку, но намеренно пытались себя напугать. Сейчас все наоборот.

Я оглядываю друзей. В эту первую минуту покоя, когда адреналин потихоньку рассасывается в крови, я вдруг ощущаю, насколько загнан и измотан. Меня всего трясет, ноги подгибаются, не могу отдышаться. А потом накатывает неимоверный страх. Внезапно мне открывается вся картина происходящего во всем своем безобразии. Наши шансы на выживание практически равны нулю. Нас прикончат либо свои, либо чужие. Мы -- живые покойники, такие же, как те, что ломают ворота снаружи, но еще не утратившие способность думать, способность анализировать, способность бояться...

Ужас окончательно завладевает мной, и я плотно стискиваю зубы, чтобы не закричать.

Тяну за рукав брата. Тот оборачивается:

-- Что?

В свете вспышки телефона он выглядит особенно болезненно. Худой, взмокший, волосы дыбом. На бледном, как у привидения, лице два больших черных глаза.

Я молчу. Наверное, стоит попрощаться.

Но у меня нет сил даже на это. Возможно, так даже лучше. Если я найду их -- это будет последнее, что я сделаю. Признание поражения -- последний гвоздь в крышку гроба надежды.

Все молчат. Никто не хочет начинать обсуждение. Нам нечего предложить, у нас нет идей и энергии для их осуществления. Только животный, отупляющий страх, пригвоздивший наши задницы к бетонному полу ангара.

Надо попытаться найти другой выход наружу. Я устанавливаю дробовик прикладом в пол и, опираясь на него, пытаюсь встать, но тут же с криком падаю обратно. Боль простреливает левую руку от кончиков пальцев до плеча.

Все озабоченно смотрят на меня.

-- Сломал пару пальцев, когда бежали, -- поясняю я.

Надо мной возникает округлая фигура Евы, подсвечиваемая вспышкой телефона.

-- Дай посмотрю.

Протягиваю ей руку. Она внимательно осматривает мои распухшие пальцы.

-- Надо наложить повязку.

Болит жутко. В пылу боя я почти не замечал этого и даже умудрялся держаться за цевье и перезаряжать оружие. Удивительна способность человеческого организма мобилизоваться в минуты смертельной опасности. Ни боли, ни мыслей о неминуемой кончине. Всегда бы так...

-- Ты врач, что ли?

Ева смотрит на меня исподлобья:

-- Не выпендривайся.

Она извлекает из сумки аптечку, прихваченную из дома на Таганрогской, и достает рулон бинта.

-- Не дергай рукой. Сейчас будет больно.

Я стискиваю зубы, пытаясь стоически терпеть боль, но очень скоро не выдерживаю и начинаю мычать. Потом перехожу на тихий, свистящий мат.

Наконец, с перевязкой покончено. Четыре пальца плотно стянуты бинтом, несколько раз Ева обмотала большой палей для жесткости -- получилась эдакая варежка.