Анастасия Эльберг - Мишень

— Вавилонянка Дана продефилировала по подиуму в весьма откровенном наряде, — сообщила мне Анна, жестом подзывая официанта. — Ты многое пропустил.

— Как твой… м… грипп? Терапевт не прописал постельный режим?

— Мой терапевт сказал, что лучшим лечением будет выйти из дома и развеяться. Жаль, он куда-то запропастился…

Я отказался от очередного бокала шампанского и маленького бутерброда с красной икрой, а Анна с удовольствием угостилась и тем, и другим.

— Он оставляет тебя в одиночестве? Это неосмотрительно.

— А что, меня кто-то может украсть? Ролан?

— Твои каблуки целы. Ты уже починила крыльцо?

На мгновение Анна задумалась, а потом понимающе улыбнулась.

— Нет, каратель Винсент. Я решила его не чинить. Я очень сентиментальна — сломанное крыльцо напоминает мне о тебе…

— Вот как. Что же, надеюсь, ты не так часто роняешь ключи. Ведь доставать их некому.

— Звучит так, будто ты снова хочешь мне помочь.

— Если тебе нравится эта мысль, не буду разубеждать.

Анна повертела в руках бокал.

— И серьезно у вас с Киллианом? — спросил я.

— А что? — Ее улыбка из довольной превратилась в кокетливую. — У тебя есть планы?

— Я хочу тебя нарисовать.

Анна вытянула шею, делая вид, что прислушивается повнимательнее.

— Нарисовать?

— Ты не против? Я редко рисую с натуры, но для тебя сделаю исключение.

— А полотно? Ты подаришь его мне?

— Почему бы и нет?

Она нахмурилась и недоумевающе пожала плечами.

— Ты приглашаешь меня попозировать, а потом отдашь картину? Зачем тогда рисовать?

— Я знаю, что про каждую мою картину скажут «гениально», а то, что в них вкладываю я, никто не разглядит и не поймет до конца. Важен процесс. Результат второстепенен. Кроме того, я рисую много, для хранения картин нужно место, которого у меня нет. Не таскать же все это за собой по миру.

— Это верно, свои полотна он и в грош не ставит. Может, хотя бы у вас получится его переубедить, но это вряд ли.

Не дав Анне ответить, Мун-старший приобнял ее за талию и поцеловал в щеку.

— Сегодня вы великолепны, — сообщил он ей, и я мог поклясться, что на щеках самой Незнакомки Аннет появился румянец, пусть и едва незаметный. — Но Кристиана я у вас украду. Мне нужно его кое с кем познакомить.

— Конечно, господин Мун. Была рада увидеться, доктор Дойл.

Самуэль помахал Анне рукой на прощание и снова повернулся ко мне.

— Почему вы один? В прошлый раз вы пришли в компании этой рыжеволосой красавицы… постоянно забываю, как ее зовут. Ах да. Вероника. Весь свет уже решил, что вы наконец-то обзавелись дамой, и половина ваших поклонниц приуныла, а половина приготовилась сражаться до последней капли крови.

— Мы работаем вместе, господин Мун.

— Не самая убедительная причина для того, чтобы не заводить роман. Тем более что она смотрит на вас так, будто вы — ее долгожданный принц. А вот и Тео! Посмотри, кого я тебе привел!

Авирона стояла у окна в компании трех мужчин, которых при нашем появлении как ветром сдуло. Она посмотрела сначала на Самуэля, потом — на меня, и улыбнулась. Наверное, в этой улыбке была светская вежливость, но я видел — и чувствовал — только холод.

— Познакомься! — Художник сиял как золотая монета, любовно начищенная первым советником главы какого-нибудь вампирского клана. — Это доктор Кристиан Дойл. Кристиан, это Теодора, моя супруга.

— Тот самый Кристиан Дойл.

На Авироне было платье из темно-синего шелка, длинное, в пол, но открывавшее спину. Она небрежным жестом поправила лежавший на плечах шарф — тот же шелк, под цвет платья — и легко прикоснулась к волосам, словно проверяя, не растрепалась ли прическа. До последнего момента я пытался убедить себя в том, что увижу на ее месте другую женщину. Может, она изменит внешность, рост, цвет глаз и волос — ведь Незнакомцы так поступают, почему бы ей, получившей свободу, не сделать то же самое? Но передо мной стояла прежняя Авирона.

Моя наставница, с которой мы когда-то проводили долгие часы в Темной Библиотеке. Существо, с которым мы делили мечты и планы, хотели изменить образовательную систему Ордена, претворяли эти изменения в жизнь. Женщина, к которой я всегда что-то чувствовал, но не находил слов для описания этих чувств ни в одном из известных мне языков… И которая когда-то ушла, а я ее не остановил. Должно быть, побоялся ее остановить. Меня напугала мысль о том, что все это выглядит таким светлым, таким человеческим, таким бесконечно прекрасным, будто я не просто полюбил кого-то после Марты, а нашел то, что искал всю жизнь. Бессмыслица: между болью и наслаждением я выбрал боль. А теперь уже ничего не исправить, как бы мне ни хотелось.