Анастасия Эльберг - Мишень

Впрочем, в эти дни Ариман не посчитал нужным встретиться. И я до сих пор не знаю, что на самом деле произошло во дворике позади ночного клуба Кэцуми. Пустое пространство, вещи Незнакомца, кристально чистый воздух, в котором нет ни тени эмоционального запаха, понимание, что здесь побывал Темный Основатель, родившееся где-то в самых глубинах подсознания. И что мы имеем? Ролан мертв или крайне удачно изобразил свою смерть. А Анна исчезла. Жива ли она? Я не чувствовал ее присутствия в этом мире. Будто ее отключили. Зачаровали, усыпили или же… или же она тоже мертва. Почему-то при мысли об этом становилось грустно.

Цель не достигнута. Они оба могли пригодиться Ордену. И они оба могли найти наконец обрести себя, а вместо этого, по-видимому, обрели покой. Хотя вопрос, кто обладал достаточной силой, чтобы развоплотить такое существо, как Ролан, оставался открытым. Если, конечно, это не спектакль.

Треверберг вернулся к рабочим будням. Неделя моды, Рождество и Новый год остались позади. Нужно было входить в колею, отвыкать от ежедневных празднеств. Я решал вопросы Эдварда Берга, подписал контракт с Университетом, следуя идее немного попрактиковаться в качестве преподавателя. Для начала взял простой для себя курс высшей математики, потом, возможно, переключусь на что-нибудь более интересное. Желания возвращаться в Темный Храм не было. Я съездил туда на пару дней, отчитался Магистру и выпросил разрешение вернуться обратно. Авиэль не возражал. Сейчас его взор был обращен к Тревербергу, городу, ставшему негласной столицей Темного Мира. Городу, где смешались время и материя. Прежнего доверия к Кэцуми, к сожалению, не было, Винсент временно уехал, и мое пребывание здесь — единственное решение.

Моя квартира стала привычной и почти родной. Авирона стала единственным существом, кого я после возвращения из Темного Храма хотел видеть рядом с собой. Сейчас в ожидании ее очередного визита я готовил чай и слушал новости, не сосредотачиваясь на том, что там говорят. Какие-то сделки, политические дрязги, мелкие открытия науки, шумиха вокруг готовящейся свадьбы Кристиана Дойла и Евы Сержери, словом весь тот информационный мусор, которого я старался избегать. Но болтовня диктора на нервы не действовала, пожалуй, я мог бы ее расценить как приятную.

Авирона приехала в пять. Я проводил ее в гостиную, принес чай, сладости, весьма странно чувствуя себя в качестве принимающей гостей стороны. Она собрала волосы в неопрятный хвост, вместо привычного делового костюма натянула джинсы и синюю футболку, слегка тронула макияжем лицо, и напоминала скорее студентку, только что вылезшую из спортзала, чем одну из ярчайших представительниц бизнеса Треверберга.

Она приняла чай из моих рук и отвернулась, глядя то ли в окно, то ли в телевизор. Судя по всему, день не задался. От нее пахло грустью. И одновременно я видел перед собой Авирону, а не Теодору Барт. Славно. Ведь метаморфозы ее личности уже начинали пугать, а сейчас я почувствовал, что она вернулась. Надолго ли?

— Что-то случилось?

Она подняла на меня глаза. Предельно спокойный взгляд лишь подчеркивал факт того, насколько тяжело ей держать маску.

— Спасибо, что пригласил. Чай очень вкусный.

— Попробуй еще пирог. Тебе понравится. В лучших традициях…

Она улыбнулась. Взяла кусок пирога и с наслаждением откусила. Авирона умудрялась настолько элегантно есть, что меня затапливала волна умиления каждый раз, когда я видел это.

— Так что случилось?

— Ничего. Все хорошо. Без изменений.

— Ты не с журналистами разговариваешь, милая, — покачал головой я. В такие моменты мне очень хотелось ее обнять, прижать к себе, защитить от всего мира. Глупое желание. Инстинктивное, свойственное мужчине. Приходилось контролировать — наши отношения давно потеряли романтический оттенок, несмотря на то, что обоим периодически хотелось это исправить.

— Я устала. Разведусь.

От удивления я поставил чашку на стол, чтобы не расплескать напиток.

— Это то, что тебя тревожит? Расставание со смертным мужчиной?

— Я еще ничего не решила, — улыбнулась она.

— Но уже печалишься и тоскуешь по этому поводу? Настоящая женщина.

— Ты неизменно остроумен, мой друг. Считаешь, я переживаю из-за ерунды?

Не представляю себя влюбившимся в смертную. Не представляю, чтобы я убивался по поводу расставания со смертной. Но, помня о Винсенте, понимаю, что не все так однозначно в нашей сущности. Возможно, для Авироны даже такая мелочь в контексте ее тысячелетней жизни становится серьезным горем, поводом погрустить, даже поплакать. Она быстро привыкает, быстро адаптируется. Сэм стал частью ее мира. Пусть очень маленькой, но все же частью. Но сейчас, когда есть Ариман? Когда наконец она добилась его внимания, добилась встречи, есть ли место для грусти?