Коллектив авторов - Социологический ежегодник 2011

Но большинство авторов обсуждаемых томов не вносят этого вклада, хотя многие из них известны важными социологическими исследованиями, сделанными с помощью инструментов «мейнстримовой социологии» в Индии, Бразилии, Южной Африке, Израиле и других странах за пределами хулимого Запада. Вместо содержательных вкладов мы имеем несколько десятков идеологических манифестов, проповедующих какую-то эфемерную «альтернативную социологию», или «корневые социологии», призванные скорее заменить, чем дополнить подавляющий империалистический канон. Все они распевают радикальную, революционную песню под дирижерскую палочку Буравого. Они выдвигают то, что я назвал бы «сильной программой глобальной социологии». Один из ее поборников постулирует: «Незападные традиции знания и культурные практики должны считаться потенциальными источниками социально-научных теорий и понятий, призванных уменьшить академическую зависимость от мировых социально-научных держав» (С.Ф. Алатас) 13 13 Ibid. – Vol. 2. – P. 139. . Да и сам гуру прочерчивает революционный путь: «Вызов универсализму западной социологии – двухступенчатый проект: он должен сначала показать, что они не отражают опыт подчиненных населений, а затем продемонстрировать, что есть альтернативные теории, игнорировавшиеся и подавлявшиеся метропольной социологией» (М. Буравой) 14 14 Ibid. – Vol. 1. – P. 11. .

Что касается первого шага в этом проекте, то вынужден признать: я просто не понимаю, о чем, собственно, идет речь. Разве недавняя книга лорда ( страшно сказать ) Энтони Гидденса о глобальном потеплении (Giddens, 2009) не отражает опыт Бангладеш или Сейшельских островов, которым угрожает повышение уровня Мирового океана? Разве теория стигматизации Эрвинга Гоффмана нерелевантна для понимания остатков кастовой системы в Индии? Разве изучение бедности и бездомности в Варшаве, столице Польши, Чикаго или Париже не отражает опыт бедных и бездомных людей, где бы им ни довелось жить? Социологическое исследование, пока оно достойно зваться наукой, отражает универсальные трудности, социальные проблемы, человеческую озабоченность, давая обобщенное знание для диагноза, объяснения, предсказания и возможного их устранения там, где они проявляются. Таким образом, я не вижу в первом шаге Буравого никакого смысла. Может быть, это просто идеологическая риторика и революционный пыл?

Однако самая суть дела заключена во втором шаге: нахождении «альтернативных теорий» в противовес «метропольной социологии». С тех пор как Акинсоло Акивово призвал к «индигенной африканской социологии» (Akiwowo, 1986), я был озадачен такими заявлениями и искал возможные примеры этих альтернативных, индигенных социологий. Акивово таких примеров не дал, а поскольку он основывает свои выводы в области социологии знания на эмпирических свидетельствах африканской устной поэзии, то указывает он вовсе не на альтернативную социологию, а на новые оригинальные данные, которые поддерживают (или, может быть, подрывают) «мейнстримовую» социологию знания Маркса и Манхейма. Это вписывается в «слабую программу», которую я принимаю, но при этом я продолжаю поиск примеров «сильной программы», т.е. подлинных альтернатив. Как усердный подписчик журнала «International sociology», я надеялся найти что-то там. Но чаще всего я находил обычные социологические методы (обследования, анкетный опрос, кейс-стади, контентанализ, включенное наблюдение, статистические измерения и индикаторы), применяемые к контексту незападных обществ и подтверждающие (или фальсифицирующие) стандартные социологические теории (функционализм, марксизм, символический интеракционизм, феноменологию). Поэтому я возлагал последние надежды на трехтомник Буравого и его коллег. Какое разочарование! Я вновь не обнаружил ни одного убедительного случая новой оригинальной индигенной теории, ни одного нового оригинального индигенного метода. Что я нашел, так это заявление одного из сильнейших сторонников «индигенизации», по всей видимости, пилящего сук, на котором он сидит: «Проблема большинства работ по этим вопросам в том, что в них мало делается для разработки альтернативных теорий и понятий и много сил тратится на дискуссии о необходимости таких альтернатив» (С.Ф. Алатас) 15 15 Facing an unequal world: Challenges for a global sociology / Ed. by M. Burawoy, Maukuei Chang, M. Fei-yu Hsieh. – Taipei: Institute of sociology: Academia Sinica: International sociological association, 2010. – Vol. 2. – P. 144. . Как верно и как уместно здесь описываются тон и посыл всех трех томов! Увы, Алатас пытается привести некоторые конкретные примеры. И что мы получаем? Замечание, что «в азиатских исследованиях коммуникации китайские, японские и корейские ученые смотрели на индигенные понятия» 16 16 Facing an unequal world: Challenges for a global sociology / Ed. by M. Burawoy, Maukuei Chang, M. Fei-yu Hsieh. – Taipei: Institute of sociology: Academia Sinica: International sociological association, 2010. – Vol. 2. – P. 147. , такие, как «бао», которое в китайском означает взаимность, «бянь», означающее изменение, «гуаньси», означающее сеть взаимоотношений, или «кэ ци», означающее вежливость. Но эти понятия китайского языка – просто эквиваленты хорошо известных «мейнстримовых» социологических идей: «взаимности», «изменения», «взаимоотношений», «вежливости». Выходит, «индигенная социология» – это любая социология, написанная на ином языке, чем английский? Является ли тогда моя книга о доверии, опубликованная на китайском языке (Sztompka, 2006), написанная в Польше и впервые изданная в Кембридже (Sztompka, 1999), вкладом в индигенную польскую, британскую или китайскую социологию? Я до сих пор вынужден продолжать поиски примера индигенной, альтернативной социологии.