Юрий Игрицкий - Россия и современный мир №2 / 2015

В свою очередь, В.В. Путин в интервью германским телеканалам АРД и ЦДФ категорически отверг эту идею. Он критически отозвался о политике прошлого, признав, что «союзники как бы разделили сферы влияния», а СССР строил свою политику в отношении ближайших соседей «по своему образу и подобию», т.е. не на «демократических принципах». Однако, рассуждая о настоящем, Путин упорно апеллировал к концепции «новой России», подчеркивая, что «наша страна сделала свой выбор в начале 90-х годов и, собственно говоря, способствовала именно тому, чтобы страны Восточной Европы почувствовали себя свободными» . Он доказывал, что Россия не должна нести ответственности за действия СССР: по словам президента, извиняться имело бы смысл, «если бы эти люди были гражданами Российской Федерации хоть когда-нибудь» [Путин, 2005б]. Получалось, что, провозглашая «новую Россию» наследницей «тысячелетнего государства» и пытаясь опереться на его славные страницы, властвующая элита отказывалась от ответственности за сомнительные действия прежних режимов. Впрочем, следует иметь в виду, что в контексте международной практики восстановления исторической справедливости, сложившейся в ХХ в., признание такого рода ответственности имеет не только символическую, но и материальную сторону.

Международный «конфликт памятей» лишь укрепил значимость символа Великой Победы в качестве маркера современной российской идентичности. По стечению обстоятельств именно в 2005 г. в рамках акции, инициированной РИА «Новости» и РООСПМ «Студенческая община», возник вещественный символ, призванный олицетворять «память поколений» – Георгиевская ленточка. Полосатые оранжево-черные ленточки, имитировавшие традиционный биколор Георгиевской ленты – геральдического элемента дореволюционных наград за солдатскую доблесть, участники акции бесплатно раздавали желающим. Идея оказалась успешной – акция получила продолжение, в том числе и при финансовой поддержке со стороны центральных и региональных властей; в последующие годы при содействии российских внешнеполитических ведомств она была распространена и на некоторые страны ближнего и дальнего зарубежья. Нельзя не признать, что данная инициатива получила весьма широкую поддержку. Как и любой символ, обозначающий принадлежность к определенному сообществу памяти, в разных контекстах георгиевская ленточка способна нести различные смыслы. По определению А. Миллера, «это и “некоммунистическая” реакция на “исторический ревизионизм”, бросающий вызов мифу Великой Отечественной войны, и способ продемонстрировать солидарность с Россией, и политическая идентификация в конкретном политическом ландшафте» [Миллер, 2012б, с. 167–168]. Успех этой сравнительно недавно изобретенной традиции свидетельствует не только об эффективности выбранной политической технологии – знаки, которые можно прикреплять к одежде и иным предметам во многих странах «широко применяются как удобный и необременительный способ демонстрации поддержки различным общественным и политическим кампаниям» [там же, с. 165], но и о действительной значимости памяти о Великой Отечественной войне для современной российской идентичности.

Между тем стремление ряда соседних стран подвергнуть ревизии «нарративы победителей», которое проявляется не только в изменении их собственных практик коммеморации (в частности, в попытках героизации деятелей «национального освобождения», запятнавших себя сотрудничеством с нацистами и преступлениями против местного населения, демонтаже памятников советским воинам-освободителям и т.п.), но и в символических демаршах на международной арене, стало системным вызовом для российской политики памяти. В январе 2006 г. Парламентская ассамблея Совета Европы (ПАСЕ) приняла резолюцию о «необходимости международного осуждения преступлений тоталитарных коммунистических режимов» (Резолюция 1481), которая вызвала волну протестов со стороны российских политиков и СМИ. Обсуждение предшествовавшего ей доклада вылилось в бурные дискуссии, в результате которых была скорректирована первоначальная формулировка об осуждении «преступлений коммунизма». Усилиями российской стороны параллельно была инициирована работа над резолюциями, осуждающими деяния режима Франко в Испании и о недопущении возрождения нацизма (приняты, соответственно, в марте и апреле того же года). Таким образом, порицание ПАСЕ оказалось распространено на любые тоталитарные режимы. Болезненная реакция российского истеблишмента на эти события свидетельствовала о его неготовности вмонтировать в нарратив о Великой Победе критическую оценку советского «тоталитаризма», приверженность которой официально сохранялась (хотя и не часто артикулировалась). Одно дело использовать туманные намеки на «красно-коричневую угрозу» в борьбе против внутренних политических противников и совсем другое – признать «равенство вины» нацизма и коммунизма. Нарратив о Великой Победе, выступавший в качестве важной опоры новой российской идентичности, столкнулся с серьезными внешними вызовами.