Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2020

…Надо встать, да пойти, да купить
настоящей отравы бутылку,
карамельки какой закусить,
чтобы стало лицу и затылку

сразу весело, жарко. А то
в шарф упрятать простывшую выю.
Всё я думаю: братья!
За что
изувечили нашу Россию?

Небо рыхлое тёмное,
точно ямы во льду.
Даль земная огромная,
вся она на виду.

От рябины с оскоминой
лает рыжий трезор.
Путник в ризе заплёванной
входит в оптинский бор.

Страстотерпцу мерещится
вразумлённая Русь.
В старке ивовой плещется
подмерзающий гусь.

Птица глупая серая,
в Палестину лети,
где кончаются, веруя,
человечьи пути.

Там, где самая строгая
служба ночью и днём,
– Ждите нашего Гоголя! —
крикни с лёта в проём.

В лжеучении Толстого
есть над чем всплакнуть,
от Козельска до Белёва
коротая путь

с тенью оптинского бора,
где одно в одно:
ребятни патлатой свора,
ругань да вино.

Ужас вместо русской чести
побелил кулак —
только вспомнил шелест жести,
храмин сбитый праг

и ломоть, подобный глине,
из которой плоть…
Сколько зла в своей святыне
попустил Господь!

Наметало кленовых стожков
с веток, свищущих, как кнутовища.
Коля Воронов. Регент Машков.
По соседству кресты и жилища.

С благовестом милеет лицо
за оградой юродки счастливой.
В стороне заросло озерцо
камышами с каурою гривой.

…Перелётная утка крылом
расплескала осеннюю старку.
Но когда б я сидел за столом,
мне хватило б на целую чарку,

что наполнена по ободок
на расшитом крестом полотенце…
Я бы, выпив её за глоток,
помянул старика и младенца!

Каурым перелеском сшитое,
жнивьём ершащееся поле.
Знать, подмосковье самовитое
печётся о своём престоле.

Покров с надвратными иконами
зарю встречает властным звоном,
плывущим над погостом с клёнами,
и мне б хотелось на котором

однажды лечь под свежей пахотой,
пока её не смёрзлась проба,
чтобы у паперти распахнутой
стояла твёрдо крышка гроба.

…Но и дущим путями скользкими
невместно и мечтать об этом.
Не стоит кладбища Никольского
не брезгающий белым светом.

За верную измену родине
взамен широких листьев с веток
ему махровых черносотенных
на крест навешают виньеток.

Это – когда опять без угла,
а дело вовсю к зиме.
Электричка клацнула и ушла,
нас утопив во тьме.

Ещё в пути человек простой
всё угостить хотел,
да я в ответ мотнул головой:
не буду, дескать, – говел.

На полустанке ледок и слизь.
Пришлось его довести:
– А ну, браток, на скамью садись,
а я побежал, прости.

…По чёрным путям к любимой своей,
где её отец-инвалид
из суток в сутки на койке спит,
где венчик газа всю ночь горит,
но стоек сквозняк с полей.

Первый снежок завсегда служил
ссыльному для охот.
Наливки няниной заложил,
вскочил в седло и – вперёд.

Под небом дымчатым с бирюзой
лицейский аллюр…
А тут
скорее сам бежишь от борзой,
слыша спиной: ату!

Не разбирая, где топь, где мрежь,
где лес, а где городская муть.
И сорок вёрст пробежишь, допрежь
найдёшь – у кого стрельнуть.

…И всё угадывая в пути
не просто смерти грядущий час,
а миг, когда пригласят пройти
иль дотянут блатную козу – до глаз.

Забудь, чего я тебе скажу.
А не забудешь – что ж.
Я сам, что тать, по ночам дрожу
и выкрикну первым: ложь!

Заворожённо с дубовых крон
рушится ржавый лист.
Руины красной щербат пилон.
Ветра холодный свист

по-уркаганьи прилип к лицу.
Ухватчив сухой репей…
Здесь бы повёл я тебя к венцу
мимо живых ветвей

во дни – как ладан катил слои
к оперенью свеч, за которым Спас.
Чтоб отец, и мама, и все твои…
Далека дорога обратно – и
на заре ободок у глаз.

В чужом дому. Книгу возьму
(а дело к зиме – беда!) —
или слово не по уму,
или белиберда.