Альманах - Альманах «Российский колокол» № 4

Я беды объясняю и бури укрощаю,
По морю проплываю, и нет у моря края.
Но люди у штурвала, меня не замечая,
Ведут корабль к цели, которой я не знаю.

Ведут корабль ныне, ведут корабль присно
Сквозь волны и сквозь мысли, видна им уже пристань.
Суровые мужчины, вы, женщины, прекрасны,
Я ж лишь паук мохнатый, не выброшен на счастье,

Не пойманный случайно матросом корабельным,
Кто в жизни не читает совсем стихотворений.
Прошу, за эти нити не дергайте сурово.
Я, как и вы, здесь зритель. Сначала было слово.

Никому ведь не нужны – мамам, да и только.
Столько верности у них, чувств забытых столько!
Все им кажется, что вот нас они рожают,
И за это любят их папы, обожают.

Мы до самого конца будем им «ребята»,
Этим жизнь и хороша, этим жизнь богата.
Подарите им цветы, весточки и внуков,
В бескорыстности любви море добрых звуков.

Рідна мати моя, ти ночей не доспала…
Для меня всем была – как теперь тебя мало.
Эта память любви до последнего слова,
До последнего вздоха и снова, и снова.

Мне от самого дна и до самого верха,
От глотка молока до дрожащего нерва,
На котором висит все, что прожито в жизни,
Не сказать тебе, мать, как был рад, что ты дышишь.

Никому мы не нужны, мамам своим только.
Я учился долго жить. Горя видел столько.
И когда сидел в тени на руинах дома,
Вспомнил руки я твої, добрі і знайомі.

Так кто же? Я иль вдруг не я пишу вам эти строки?
И до каких, позвольте, пор свободен я в своих:
Своих мечтах, своих делах, в словах и голос плоти,
Что укротил рукой души, и боль руки, и стих?

И все, что делает со мной мое на свете тело,
И то, что делаю в ночи я, управляя им,
И все, что думаю о вас, когда лежу без дела,
Могу ли ненависть назвать, любовь свою своим?

А рядом мать детей моих – твердит она, что любит,
И дети, и друзья, и все, чем в жизни дорожу.
Что станет с ними без меня, когда меня не будет?
Не стоит, право, о плохом… О жизни я сужу.

Так кто же? Я иль вдруг не я строчу вам эти строки?
А вам-то что? Читайте их, пока дают – пишу.
А будет чудо или бред – узнаете в итоге,
Где я, конечно, вас о всем подробно расспрошу.

Доверие, уверенность и верность
Струятся из старинного кальяна,
И высится альпийская надменность
Вершиной непокорного Монблана.

И надо изловчиться эти нити
Связать, и протянулась вверх дорога.
Ну, с богом, люди, пробуйте, идите,
Берите все, молитесь с верой в Бога.

Искал его в Калькутте и Рабате,
В старинных лавках, на Советах Братства,
Среди добычи каперов корсаров,
Калифов Африканского пиратства.

Но встретил только подлость и покорность,
Но видел только алчность и упрямство,
И праздность, как жевание попкорна,
Продажность голливудского пространства.

И в никуда не тянется дорога.
Да что дорога, даже не тропа ведь.
И нет на свете веры чистой в Бога.
Монблан, он что – лежащий серый камень.

Когда надежда, уходя,
Утонет прямо в волнах моря,
Мы поднимаем якоря,
О смысле жизни с жизнью споря.
И скрип заржавленных цепей
Из тел выносит страх и хмель.

Когда надежда, уходя,
А с верою осечка вышла,
Я дерзко жертвую ферзя,
Поставив на крупицу смысла.
Жизнь предлагает взять назад,
Мол, ты идешь не в адекват.

А кто-то верит и поет,
Когда надежда в море тонет.
И цепь скрипит, как скрипка, стонет,
А жизнь в ответ все не идет.
Тогда сквозь тонны черных туч
Прорвется вдруг не солнца луч.

Не в смысле жизни цель, поверьте,
А в том, чтоб спорить с ней до смерти.

Я вот уже который год тебя не обману,
Люблю уже который год я женщину одну.
И не который этот год, но третий год подряд,
А за спиною говорят, что он плохой солдат.

И я не лезу на рожон и жен не завожу.
Хоть и живу совсем без жен и очень я тужу.
Я каждый день раз шесть подряд звоню одной домой.
«Вот видишь? – люди говорят. – Пошел он головой».

А я ногами бы пошел, но только чтоб к тебе.
Но столько странных стран в пути, и труден путь в судьбе.
И не цыганка мне, а Бог провел великий путь.
Мне б отказаться, да не смог, ведь с Богом спорить – жуть.