Иван Охлобыстин - Статьи в журнале «Русский Пионер»

Тот добродушно взглянул на меня и заговорщически шепнул: клюет, редко клюет, но иногда там проплывает что-то большое, как кит. Глубоко.

— Может, бревно? — предположил я.

— Нет, оно извивается, — покачал головой психиатр и предложил: — Давай тихо посидим, чтобы не спугнуть.

Я деликатно выжал носок, вылил воду из ботинка и со словами благодарности покинул Вениамина Анатольевича.

Что ни говори, подледный лов — это философия. Взгляд на мир сквозь многометровую толщу прохладного кристалла, отсекающего все лишнее, чтобы наконец появилась возможность услышать биение собственного сердца, чтобы сначала подумать обо всем и потом уже не думать вовсе, но точно знать, что где-то там, в глубине, иногда проплывает что-то живое огромных размеров.

Опубликовано в журнале «Русский пионер» № 36.

03 июня 2013

Иван Охлобыстин про непродолжительный и насильственный характер своих отношений с театром. Режиссер, драматург, актер, политический деятель, проповедник, отец Иоанн, просто отец своих детей и, конечно, колумнист «РП»: на страницах журнала Иван Охлобыстин представлялся в своих многочисленных ипостасях. Вот только театралом не был. До этого номера.

Можно ли меня назвать театралом? Наверное, можно. Хотя наши отношения с театром носили непродолжительный, насильственный характер — мои пьесы во МХАТе ставили. «Максимилиана Столпника» и «Злодейку». При живом Олеге Ефремове. В самом конце того тысячелетия и на столетний юбилей МХАТа.

Первым ставили Антона Павловича Чехова, его «Чайку», последним меня. Согласен — звучит депрессивно, но и булат ржавеет.

Под это мероприятие я и свою свадьбу провернул. Денег тогда у нас с любимой тетеревицей было… а точнее, не было. Постановка помогла получить в ресторане «МХАТ» 30-процентную скидку. На свадьбе владельцы банка «Эскадо» мне подарили картину Сальвадора Дали, которую я тут же продал за 2000 долларов, сговорившись в туалете с одним ныне очень важным чином в кинокультуре, а тогда просто — хорошим, принципиальным парнем.

Чуть позже мы сдали в аренду театру, для спектакля, свадебное платье жены. На это жили полгода. В моем смокинге поженили одного друга и похоронили другого. Вот это я называю — отработал гардероб.

Что сейчас во МХАТе, не знаю, поскольку за свою жизнь я был там только один раз, на премьере одной из собственных пьес. Такие у меня отношения с театром. Яркие, но мимолетные, словно китайский фейерверк.

Не удалось пережить большего — в самый канун Миллениума кум Михаил, обалдев от масштабов коррупции, «засандалил» директору МХАТа ногой в пах. Пришлось и куму, и мне от МХАТа дистанцироваться.

Недавно мог пойти на постановку Игоря Ивановича Сукачева «Анархия», но не пошел, потому что Игорь Иванович сам виноват — прочел Ксюхе на кухне избранные места из пьесы. Через слово мат. Ксюха сказала, что идти на премьеру нельзя, могут увидеть и в Патриархию «стукануть», что я на матерную пьесу ходил. С другой стороны, в этом есть свой плюс — на вопрос «как тебе?» я честно отвечаю: не видел, но уверен, что выше всяких похвал. Игорь Иванович — настоящий художник. Я его четверть века знаю. Для него слава — не главное, он правду ищет, как таможенный пес наркотики.

Пожалуй, это все, что у меня было с театром.

Но некоторые вещи я понять успел.

Перво-наперво я понял, что существуют люди, которые действительно любят и понимают театр. Их единицы, и они чаще проходят по контрамаркам. Остальные театр любить только хотят и честно покупают билеты. Понятное дело, мне — автору — вторые гораздо ближе.

Также я уяснил, что театр самодостаточен, под стать бурбону — ему по большому счету никто не нужен, у него все свое. То, что на спектакль иногда приходят случайные люди, — это нелепое исключение из правила.

И наконец, мне открылось, что театр начинается там, где заканчивается объективная реальность. Они несравнимы, как сметана и вьюн-однолетка. Их проецируют из разных галактик. И это всегда конфликт. Человеку несколько часов внушают, что театр — это лучшее место на Земле, но ни за что не позволяют остаться в зале навсегда. Привыкнуть к этому невозможно, с этим можно только смириться.

При всем этом: если где-то есть окончательная правда, то она есть в театре. Только в театре правда — существительное, вне театра правда — глагол. Всегда в развитии и углублении первоначального смысла, который в ходе улучшения чаще всего меняется на противоположный.