Литературно-художественный журнал - Журнал «Юность» №05/2020

Дивизион имел 24 пусковых станка, на каждом по четыре снаряда, в снаряде свыше 25 килограммов тола – огромная разрушительная сила…

Это все узнаю позже. А в тот долгий летний день нас хорошо покормили, парикмахер армянин снял наши чубы под нулевку и упитанный старшина вывел нашу группу на улицу и приказал собрать окурки под окнами школы. (Насорили из окон верхних этажей прибывшие днем раньше комсомольцы-добровольцы.)

Мы полагали, что нам, добровольцам, оставят прически. Но не оставили. К тому же издевательство – на глазах проходивших москвичей собирать в горсть бычки… И мы наивно решили разойтись по домам – в ограде школы, кроме ворот с часовым, была калитка. Верно, ушли бы, говоря военным языком – дезертировали.

Но тут отворились ворота, ввалилась на школьный двор толпа загорелых людей в выцветших пилотках и гимнастерках, кто в сапогах, кто в башмаках с обмотками. Это были прибывшие прямо с фронта уже обстрелянные солдаты. Смешав их с нами, зелеными, сформировали новую часть – 513-й ОГМД, отдельный гвардейский минометный дивизион.

Как потом выяснится, из действующих частей отдавали не самых воинственных. Не самые воинственные были говорливыми; слушая их рассказы, мы забыли об обиде на толстого старшину.

На следующий день в Измайловском парке обмундировались. По алфавитному списку нас распределили по батареям и взводам. В нашем взводе боепитания оказались Матвеев, Медведев, Миронов, Митяев, Михайлов… Мы с Борисом отправились к командиру дивизиона старшему лейтенанту Куренкову – проситься в разведку. Ответ был такой, что привести его печатно нельзя. Бывалый солдат Петухов, тоже попавший в боепитание, объяснил, что за исключением хозяйственного взвода везде несладко. (Майор Григорий Григорьевич Куренков, молодой, высокий, красивый, отважный, погиб в Восточной Пруссии. Знал, что самоходное орудие немцев «Фердинанд» простреливает перекресток дорог, но надеялся, как бывало прежде, проскочить.)

На станции Московской окружной железной дороги мы погрузились в товарные вагоны. Провожали нас несколько железнодорожных служащих. Гражданских лиц к поезду не подпускали. Небольшой духовой оркестр сыграл нам марш «Прощание славянки»…

В Елец поезд прибыл, когда начало светать. Ехали благополучно, несколько раз останавливались в пути: приказывали вылезать из вагонов в поле. Опасались бомбежек. На паровозе, на крышах нескольких теплушек дежурили пулеметы.

В яблоневом саду на окраине Ельца я впервые увидел свои «эрэсы». Мы грузили их в автомобили ЗИС-5 – трехтонные и полуторки. Сгрузились в молодом дубовом лесочке. Утро солнечное, тихое. Бессонная ночь сморила нас. Трава на опушке чистая, мягкая. Дремалось. Вдруг метрах в ста ударил снаряд, черный столб земли поднялся над кустами.

И снова все стихло, летали бабочки. Меня потянуло посмотреть, куда ударило. Пошел. Свист нового снаряда остановил меня, я первый раз в жизни плюхнулся на землю. Потом уже, кое-что узнав в артиллерии, определил: немцы пристреливались, брали цель в вилку.

Солнце светило ярче, грело жарко. Сходили на кухню за завтраком. У нас с Борисом был один котелок на двоих. Сели на края ямки, на коленях котелок – две сосиски, белые и толстые макаронины. Таких дома давно не пробовали. Не помню, начали мы есть, не начали. По всей опушке загрохотало. Поблизости был плохонький блиндажик. Бросились туда. Там уже был шофер Калашников – пожилой, с лысиной во всю голову. Его била дрожь, да так, что стучали зубы. Я подумал: «Вот трус, повоюй с такими». За мной в узкий проход лез Борис, за ним – огромного роста татарин Исмагилов. Исмагилов прижал к земле ногу Бориса и не понимал, почему тот не пускает его в укрытие. Сцена эта, можно сказать, развеселила меня.

Грохот, как начался внезапно, так и стих. Снаружи послышался стон. Борис, за ним я вылезли из укрытия. К нам подползал солдат. Его рука выше локтя была перебита и волочилась на кожице. От моей храбрости ничего не осталось, будто попал я из ледяной воды в кипяток. Или наоборот. А Борис мгновенно сдернул свой брючный (фамильный) пояс, перехватил им руку – остановил кровотечение. До сих пор помню обломок сучка, которым мой друг закрутил перевязку. Прибежал лейтенант военфельдшер, спросил: «Кто перевязал? Ты (посмотрев на Бориса)? Молодец!»

Полуторка повезла солдата в госпиталь. Не знаю, как звали раненого, мы еще не успели познакомиться… Раненому многие завидовали – пусть без руки, но отвоевался.