Литературно-художественный журнал: Журнал «Юность» №11/2020

растворившись в его Ионическом море,
ты похож стал на крупных реликтовых рыб
и уже не по суше гулял – в акваториях —
находивши разломы тектонических плит,

где прячутся греки, евреи, татары,
поделив меж собой временные пласты
и какую-то землю названием «Таврия»
или, если по-русски, Засахаре Кры.

В провинциальном университете,
на кампусе среди студентов и каких-то хиппи, йиппи или йети
(один Бог знает, что это за дети),
ты созидаешь сигаретный дым,

в котором приютился русский норов,
туман у Малой и Большой Невы
и пепел от салонных разговоров,
приятных споров, дружеских подколов,
что, впрочем, тоже навевают сплин.

Энн Арбор, глушь и вечная сонливость.
Спасает «Бушмилс», реже баскетбол,
порою «Ардис» выдает сюрпризы
(Парнок, Платонов, Бабель, Гиппиус),
но в целом пустота и ничего.

И остаются женщины да память
в элегиях Архангельской зимы:
их можно сочетать друг с другом, разве
не забывать поставить лед и в вазе
подрезать стебли, чтоб цвели цветы.

Постареешь, обрюзгнешь, нацепишь очки,
на хитон и хламиду заменишь футболку,
на руке будут сонно болтаться котлы,
но уже не для времени – просто, без толку;

по разбитым дорогам завянут шузы,
заржавеют от выпивки медные трубы,
негасимый огонь превратится в пустырь,
а ты сам обернешься надгробием грубым,

на котором легко прочитать пару строк,
пару строк о величии замысла Бога:
«Это был человек, совершенный никто,
но сумел утонуть в ангелическом слоге».

Это все набухают на ветках почки!
Это все щебечут над ухом птички!
Это люди уходят поодиночке,
как в обугленных шляпах худые спички.

Я и сам не чувствую облегчения,
я всю зиму мучил стихотворение.
Получилось хуже, чем ожидалось:
жизнь ушла на вдохе, судьба – осталась.

Так и что теперь, не писать ни строчки,
чтобы вдруг никакой не случилось стычки?
Приглядеться если – видны листочки,
восхищаются жаворонки, синички.

Уже не человека – пленника
Иных, заоблачных миров —
Спросил: «Позвать тебе священника?»
Отец кивнул без лишних слов.

Ведет дорога на заклание
Рабов Твоих в глухой тупик,
Чтоб для последнего свидания
Прийти в сознание на миг.

И длится до реанимации
Смертельный бой – предсмертный час.
А что не в силах попрощаться мы,
Так – то не главное сейчас.

Выучил чиновничий язык.
Он как птичий к нёбу прилипает,
сорный вытесняет борщевик,
говорит о том, чего не знает.

Клерк типичный, вросший в конеляр,
все на нем щебечет как по нотам.
Не отчет выходит – мемуар,
на потеху судьям, идиотам.

«Косогов В. Н., рожденный в
г. Железногорске (подсудимый —
далее по тексту). Он вины
не признал. Но факт неоспоримый:

рано утром, с четырех до пол —
девятого, записывает знаки
(вставлена шифровка в протокол,
будет взят анализ на филфаке)».

И уже другой напишет клерк,
препод с недосыпом под глазами:
«Косогов – ничтожный человек,
только вы его судите сами».

Слава Богу, смертно это тело.
Значит, прекратится в тот же миг
Боль в груди, что жгла осатанело,
С губ срывала первобытный рык.

Кто концовку выдумал? С улыбкой
На лице чтоб я сошел на нет.
Стал орфографической ошибкой,
С этим светом тот рифмуя свет…