Коллектив авторов: Российский колокол №1-2 2016

Пятый троллейбус тихо шагает в центр,
Окна роддома ловят внезапный блик.
Каждые роды – это обвал цен.
Все, что неискренно, скроется в тот же миг.

В старой ротонде новую жизнь ждут.
Нянька вздыхает, ей надоел снег.
Пятый троллейбус – это и твой маршрут,
Пятиконечный новенький человек.

Как твое имя? Кажется – Николай?
Круглоголовый, плотненький, как атлет.
К этому имени лучшая рифма: «май».
Что же ты делаешь в сумрачном феврале?

Вьюга и холод? Полно, какой прок?
В русской метели трудно искать судьбу.
Ангел приник к младенцу и знак дорог
Неотвратимо запечатлел на лбу.

Ранняя оттепель гложет в Москве лёд,
Ночи холодные, к завтраку – до нуля.
Кто его знает, может, еще ждет
Пятый троллейбус пятого февраля.

Рожденный ползать летать не может.
Сказал – и сам себе не верю,
И как поверить, когда под кожей
Зреют курганы жемчужных перьев.

Когда ты ходишь, беремен небом,
А всем плевать, потому что сыты.
Ты бьёшь по ним обнажённым нервом.
Они опускают забрала быта.

А небо жжёт и горит в гортани,
Квадратное, острое небо смыслов.
Рождённый ползать – и вот ЛЕТАЮ!
Орбитой мечты, облаками выстланной.

Очнулся на миг, под крылом планета.
Понедельник, утро, в метро тесно.
Граждане, уступите место поэту!
Будьте людьми, уступите место.

Его еще не забыли.
Соседи расскажут вкратце,
Как рылся в автомобиле,
Ходил на канал купаться.

Нескладный, худой, лохматый,
Одежда, как на чужого.
Едва ли он был солдатом
И вовсе не пил спиртного.

Работал по будням в книжном,
В субботу играл на флейте,
Чудак с бородою рыжей.
Его обожали дети.

Он часто вставал до света
И что-то на крыше строил.
Антенну, маяк, ракету?
Из жести неладно скроенную.

За это его ругали,
А он лишь молчал угрюмо.
Милицию вызывали,
Писали доносы в Думу.

И вот дождались, накликали
Беду, что давно витала.
Флейтиста – на время в клинику,
Ракету – в приём металла.

Наутро в подъезд загаженный
Явились медбратья дюжие,
Здорового быта стражники,
Вязать и спасать недужного.

Вломились, а он – на крышу,
В ракету, и люк захлопнул.
Потом приключилась вспышка,
И стекла в подъезде лопнули.

Что было? Одни догадки.
Пресс-центр объяснить не может,
В газете писали кратко:
Мол, был смутьян уничтожен.

Но правды никто не знает,
Лишь только расскажут дети,
Что рыжий флейтист играет
Теперь на другой планете.

Конечно, детям не верили,
Но факт оставался фактом:
Случайно или намеренно,
Чудак запропал куда-то.

Ушел, а внизу остались
На кухнях пустые споры,
И жизнь с эпилогом «старость»
Из длинной цепи повторов.

Работа, зарплата, отдых,
Орбиты колец кружение,
И небо над крышей в звёздах,
Как вызов… как приглашение.

В коконе прогорклом никотиновом,
В стареньком потертом пиджаке
Шел поэт дворами и квартирами.
Шел один, без музы, налегке.

Во дворах сугробы тлели рифами,
Оттепель облизывала льды.
Он плевался скомканными рифмами
В черные отверстия воды.

И от рифм, как бесы от причастия,
Разбегались живо кто куда
Грязные столичные несчастия,
И тогда светлела темнота.

А поэт гулял себе, отмеченный
Светом кухонь, запахом пивных,
И ему навстречу были женщины,
Но поэту было не до них.

Он искал пристрастно, жадно, искренно,
Верил, что живет в Москве одна
Вечная немеркнущая истина,
Слаще меда и пьяней вина.

Он прошел Арбатом и Остоженкой,
Пил в Сокольниках и в Тушино бывал.
На Таганке ел коньяк с мороженым,
На Тверской просил и подавал.

Тасовал метро пустые станции,
Выпил все и всех перетусил,
А потом устал, сошел с дистанции
И обратно женщин попросил.

Он как книги женщин перелистывал
И уснул у лучшей под крылом,
А его ненайденная истина
Ела суши рядом, за углом.

Паладины истины ретивые,
Потружусь отметить вам мораль:
Алкоголь и кокон никотиновый
Помешали поискам, а жаль.