Коллектив авторов - Полдень, XXI век (сентябрь 2011)

Смелого пуля боится, смелого штык не берет!

Известный лозунг, приписываемый Александру Суворову, касается военного искусства…

А что можно сказать о художественном сочинительстве в массовых жанрах (ведь фантастика относится именно к ним)? Существует ли литературная смелость? И если да, в чем она выражается конкретно?

В новизне фабулообразующих щей?.. Несомненно. Ибо не все щей могут быть благосклонно оценены читателем, требуя от него хотя бы минимальной научно-технической подготовки. («Ну и заумь!»)

В новых типах характеров? Разумеется. Ибо подобные характеры могут быть встречены в штыки, поскольку психологически раздражают. («Таких героев не бывает!»)

Существует и еще один вид литературной смелости. Он присущ авторам, которые пытаются использовать чужие миры. То есть, сочинять сиквелы.

Казалось бы, работа – не бей лежачего! Художественные реалии не требуют творческого труда. Герои любимы читателем давно и прочно. Единственное, что грозит автору сиквела, – неизбежное сравнение твоего опуса с основополагающим классическим произведением (фанфиков, произрастающих из произведений, еще не ставших классическими, касаться не будем – они, в массе своей, относятся к так называемой сетературе, а там свои законы), но это можно пережить.

Долгое время единственным подобным холмиком на литературных пажитях отечественной фантастики был проект «Время учеников», задуманный и реализованный Андреем Чертковым. Сейчас же они плодятся полным ходом.

Впрочем, эти новые проекты носят коммерческий характер. А значит, изначально основаны на неизбежной повторяемости миров и героев, эксплуатируя их узнаваемость. Тут много отваги не требуется.

Истинная же литературная смелость – создать на поле, взрыхленном классиком, нечто собственное, свою идеологию, свою тематику, свои характеры. По принципу «В литературе не может быть ничего святого!» Возможно, даже обманув ожидания читателей. И рискуя, в результате, вообще оказаться ими, читателями, абсолютно непонятым. А потому – не рассчитывая на массовую приязнь.

Хотите убедиться?..

Вперед! Открывайте сентябрьский номер нашего альманаха…

От автора

Корни предлагаемой читателям повести, несомненно, уходят в далекое детство автора, в те годы, когда впервые была прочитана и жадно перечитана «Аэлита» Алексея Толстого. Очарование живого, поющего, громыхающего электрическими молниями мира, в котором каждый ищет свою правду, свою любовь и одновременно ощущение какой-то ужасной недосказанности, долго владело мною. «Я грамотный, автомобиль ничего себе знаю. – Такое запоминается сразу. – С восемнадцати лет войной занимаюсь – вот все мое и занятие… Четыре республики учредил, – и городов-то сейчас этих не запомню… Один раз собрал сотни три ребят, – отправились Индию освобождать… У Махно был два месяца, погулять захотелось… ну, с бандитами не ужился… Ушел в Красную Армию. Поляков гнал от Киева, – тут уж был в коннице Буденного: «Даешь Варшаву!» В последний раз ранен, когда брали Перекоп… Войны сейчас никакой нет, – не предвидится. Вы уж, пожалуйста, Мстислав Сергеевич, возьмите меня с собой. Я вам на Марсе пригожусь».

А инженер Лось? А любовь, разрывающая пространства?

Вот вернулись они с Марса – безнадежный романтик (из бывших) и неунывающий красный командир (теперь тоже из бывших). Любовь позади, борьба с олигархами Марса проиграна. Литературный критик тридцатых годов Георгий Горбачев гневно брызгал слюной: «Гусев – не пролетарий, не коммунист, он деклассированный империалистической и гражданской войнами крестьянин, бывший махновец, потом буденновец, типичнейший партизан, авантюрист, сочетающий революционный подъем с жаждою личного обогащения. Он загребает в свои руки, когда он еще или уже не в боевом экстазе, в первую голову золото и «камушки»… Гусев – националист, и первая его мысль по приезде на Марс – присоединить Марс к РСФСР, чтобы утереть нос Англии и Америке… Гусев – типичный анархист: он бросает марсиан в прямой бой, не расспросив о силах врагов и друзей, об общей ситуации на Марсе… Не рабочий, не коммунист – взбунтовавшийся, деклассированный, жадный, мелкий собственник воплощает у Толстого русскую революцию…»