У бабы Тетяны в хате над столом, чтобы не сыпалась побелка, прикноплен плакат, на котором изображены четверо скуластых широкогрудых парней. Ниже крупными красными буквами выведено: «Бригада — рачительный хозяин». Еще ниже — столбики мелкого текста, который наполовину прикрыт крынками — «тыквами», стопками мисок, завернутыми в тонкие платки буханками хлеба. Баба Тетяна ни сном ни духом не ведает о том, что напечатано на плотной мелованной бумаге. «Не доберу, шо воно там и до чого»,— машет она рукой, будто отгоняет назойливую муху. Все объясняется просто: баба Тетяна не умеет ни читать, ни писать. Когда-то она одну зиму отходила в школу, могла с грехом пополам складывать из букв слова, но потом за ненадобностью стала забывать грамоту — к старости азбучные истины совсем стерлись из памяти.
— Шо ж ты хотел — робылы тоди як скаженые. А як налогами почалы давыты, так хоч у петлю залазь. Шоб заплатыть той налог, я садыла тютюн. У город по 800 стаканов носыла на продаж. Так уже тяжко було, шо аж мясо од маслакив одставало. У деда спытай, яка я до них прыходыла после базарю — падала, як тая пидбыта гуска.
Баба Тетяна отдыхает — сидит прямо, положив на фартук руки. Держит она их ладонями вверх, будто остужает. Твердые, в черных порезах и царапинах пальцы не распрямить до конца, сжать в кулак их, пожалуй, уже тоже не удастся. Я видел дивные узоры, вышитые этими руками на рушниках и сорочках. Давным-давно это было, будто бы даже в другом селе, на окраине другой степи — десятки лет хранятся домотканые полотняные изделия на дне сундука. Всю жизнь баба Тетяна проработала на ферме. Знала одну дорогу: стежка по спорышу, песчанка под акациями, тропка по краю толоки и... низкий черный вход в холодное помещение, где блестели глаза голодных коров. Забот у нее и в хате, и на дворе, и в огороде — «хоч криком кричи, а до смерти не переробыш».
А кто в селе живет беззаботно и беспечально? Наш разговор с председателем сельсовета Станиславом Поликарповичем Горбулею то и дело прерывался телефонными звонками — отовсюду сыпались на его голову, в седоватых уже завитках, наказы, инструкции, разъяснения. Ну а если аппарат долго и многозначительно молчал, председатель не выдерживал и, прижав обтянутым черной кожей плечом трубку к уху, сам накручивал диск. Между звонками Станислав Поликарпович, старожил этих мест, вяло перечислял шульговские проблемы. Жмут, давят со всех сторон — там подтяни, тут выбей, туда направь отчет. А молодых рабочих рук в селе все меньше. Да, конечно, нужна школа, да, клуб, жилье надо строить, но опять же — как? кто? Что мы можем, что имеем?
А что имели? Что могли? Разговор наш в конце концов свернул в это русло.
— Вот у нас сколько-нисколько,— вздыхал председатель,— а лошади есть, может, даже до полусотни наберется. Так их же некому подковать.
Нет таких уже мастеров в селе. Так и ходят бедолаги босые.
— А нужны лошади в хозяйстве?
— Если по-умному, еще и как нужны!
Опять коснулись строительных проблем. С одной, с другой стороны к ним подошли. Станислав Поликарпович оглядел просторный кабинет, оклеенный веселыми розовыми обоями.
— Чуть подстроили, подправили — и живем. Это ведь бывшая куркульская хата. Ей лет семьдесят — не меньше.
— А из чего построен дом? — спросил я, пропустив слово «куркульская», решил, что в лексиконе председателя оно просто характеризовало добротность и надежность строения.
— Из глины. Тут все так испокон веков строили. Потом уже кирпичом, плиткой обложили.
Станислав Поликарпович задумался, потер усиленно подбородок.
— При нынешнем кирпичном дефиците можно было бы, наверное, нам и сегодня глину использовать. В Магдалиновском районе есть колхоз, как и наш «Дружбой» называется. Там бригада специальная саман лепит — каждый год до двадцати хат из глины строят. У нас не получится...
И отвыкли, и мастеров нет.
В поездках по приднепровским селам я приглядывался к сохранившимся постройкам из глины. Какую же изобретательность и сметку проявляли степняки! Хаты из самана, или лемпача, вальков (сырой саман овальной формы), которые для прочности укладывались наклонно, хаты-мазанки (каркас из лозы набивали глиной вперемешку с соломой и навозом), глинобитные и глинолитые дома. В Шульговке, в окрестностях которой было много лозы и камыша, строили в основном хаты-мазанки. Я расспрашивал о местных традициях жилищного строительства деда, бабу Тетяну, других шульговцев, с кем завязывалось даже краткое знакомство. И хотя многие говорили о прошлом, но оно не казалось недоступно-далеким, размытым — все охотно и подробно рассказывали, как строить хаты-мазанки.
Читать дальше
