За кирпичной монастырской оградой лежал луг, наполовину накрытый тенью собора. Его пересекала тропа, спускавшаяся в низину. А дальше, до самого горизонта, простиралась лесистая долина Пахры. Мы перешли небольшой ручей.
— Здесь начинается Барсучий овраг,— сказал Александр Федорович.
— А барсуки есть?
— Нынче мало. Браконьеров много развелось.
— В заповеднике? — удивился я.— Да еще в Ленинском?
— А думаете, это останавливает?..
Тропа шла по краю оврага, потом свернула в лес. Пришлось довольно долго брести по березняку. Вдруг стволы расступились — будто Тунгусский метеорит насквозь прорезал глухой подмосковный лес. Мы остановились на широкой просеке.
— Что это?
— Коллектор,— ответил егерь.— Здесь идет трасса газопровода. Вырублен почти весь Тетеревиный ток — так называли березовое редколесье, где хорошо шла охота по тетеревиным выводкам. Меня водил сюда отец еще мальчишкой.
Родная деревня Суханова лежала поблизости. Сначала я увидел россыпь разноцветных кубиков на склоне — ульи. За пасекой сгрудились крытые шифером дома.
Ленин побывал в Богданихе несколько раз. Во всех путеводителях можно прочитать о том, что 5 сентября 1920 года крестьяне Богданихи обратились к Владимиру Ильичу с просьбой уменьшить непомерный размер продразверстки. На следующий день Ленин писал из Горок в Подольский уездный продовольственный комитет. «Мне доставлено непосредственно следующее прошение. Я могу удостоверить тяжелое продовольственное положение деревни Богданово (Богданихи в просторечии). Прошу поэтому немедленно рассмотреть их прошение и по возможности облегчить их положение, то есть по возможности уменьшить разверстку с них...»
Александр Федорович отворил калитку, и мы поднялись на крыльцо. Суханов толкнул обитую мешковиной дверь, и я увидел обшитые мореной вагонкой стены горницы с иконками в переднем углу. Между окон висели поблекшие фотографии.
Скрипнула кровать. Сидевшая на ней сухонькая старушка со сморщенным, как печеное яблоко, лицом улыбнулась мне, но ничего не сказала.
— Моя мама,— представил Суханов, снимая фуражку.— Ей девяносто два года.
Хозяин включил плитку и поставил на нее чайник. Сел, придвинув к кровати табурет.
— Евдокия Никитична,— официально произнес он.— Вот гость наш о Ленине спрашивает.
— Ну что я помню? — неожиданно звонким голосом отозвалась бабушка.— К нам в избу Ленин не заходил.
Он шел сразу к Брикошину, соседу нашему. Григорий Иванович лесником был, так он Ленина на охоту и водил. Бывало, муж мой и деверь брали собак и шли с ними. А я выходила провожать до околицы.
— Вы сразу узнали Ленина?
— Думала, он огромный,— привычно начала Евдокия Никитична,— а он коротенький такой, в кожаном пиджаке, патронташ, сапоги с отворотом до колен,— она показала рукой, как был подпоясан патронташ и какие были отвороты.
— Владимир Ильич что-нибудь говорил?
— Да ничего. Обернулся ко мне и сделал вот так,— старушка подняла руку:— Прощай, мол...
Из тех, кто помнил Ленина лучше, в Богданихе не осталось никого. Отец Александра Федоровича погиб под Моздоком в сорок втором. Братья Федора Сергеевича тоже не вернулись с войны.
— А из Брикошиных жив кто-нибудь? — спросил я, вглядываясь в фотографии на стенах.
— Сам-то Григорий Иванович умер еще до войны... Прекрасный был охотник. Все его пять сыновей стали егерями — Иван, Василий, Николай, Павел и Александр,— ответил Суханов, наливая в кружки кипяток.— Все они ушли на фронт. Знаю, что в живых остались Николай и Павел. Но в Богданиху не вернулись.
Когда мы вышли на улицу, Богданиху красным светом заливало закатное солнце.
Александр Федорович остановился возле опрятной бревенчатой избы. Двор был пуст, в окошках казенные шелковые занавески.
— Из старожилов в округе остались только я да мать,— произнес он с грустью.
Мы немного постояли перед запертой калиткой, а потом медленно двинулись назад, в Горки.
Михаил Ефимов / Фото автора Московская область
Нестерпимый зной растекался по долине. Воздух струился, как вода. И был прозрачен, как вода. Вдали виднелись размытые очертания серо-голубых хребтов, они касались такого же раскаленного серо-голубого неба и тонули в солнечном свете.
Небо. Горы. Это — Табасаран. Люди и земля. Точнее, полоска земли, уместившаяся в бассейне реки Рубас. «Рубас-чай»,— поправил бы меня любой местный житель.
Читать дальше
